Мост - [30]

Мурзабай поехал в Заречье за молодым Федотовым. Назар выставил на стол две бутылки коньяку, которые он позаимствовал из запасов генерала. Самогон велел не подавать. Одну бутылку, кажется, он успел опорожнить в ожидании гостя.

Друзья не виделись много лет. Назар при появлении Леонида протянул ему руку, щелкнул каблуками.

Леонид заключил друга в объятия, чмокнул в щеку:

— Молодец! Вид у тебя молодцеватый! Ишь как в плечах раздался. Грудь колесом. Мальчишкой ты меня не одолевал, а теперь уложишь на обе лопатки! Эх, сколько воды-то утекло! На целое море хватило бы. Да что там вода… века, эпохи протекают перед глазами. В Россию пришла весна новой эры. Народ, как разбушевавшаяся река, все сметает на своем пути.

Мурзабай внимательно слушал и молчал:

«Весна новой, как он сказал… эры. Надо понимать, новой жизни, наверно. И зачем такие непонятные словечки? Своего такого слова нет, что ль, у русских? А у нас, у чувашей, есть: самана. То-то трудно перевести на русский! В России, значит, наступила весна новой саманы. Ну, таких песен мне еще слыхать не приходилось»…

— Почему без погон? — прервал Назар излияния друга.

— Почему без погон? — повторил машинально Леонид. — Ах да, этот мундир… Да я ведь насквозь штатский. Не люблю военную форму, так же, как и войну.

— Так-так! Понятно!

Мурзабай навострил уши. Не думал он, что друзья сразу заговорят о главном для него. Леонид почему-то упомянул о Брусилове, Назар принялся превозносить Корнилова.

— Но твой Корнилов оскандалился, сдавшись в плен австрийцам, — перебил Леонид Назара.

— Это вранье, клевета врагов! — возмутился Назар. — С ним оставалось всего семь солдат, когда австрийцы окружили штаб. А сам он был ранен, без сознания. А позднее он геройски бежал из плена. Почему ты об этом умалчиваешь?

Леонид пожал плечами.

«Не семь, а семь тысяч солдат было при нем, когда он сдался австрийцам. Брусилов собирался отдать его под суд», — пришло ему на ум, но он благоразумно промолчал. Стоит ли дразнить этого не совсем трезвого солдафона!

Но Назар сам по себе начал что-то выкрикивать о союзниках, о войне до победного конца.

Не хотелось Федотову начинать спор, но все же он не мог молчать дальше:

— Ни нашему, ни немецкому народу война не нужна. Народ устал. И в городе и в селе — разруха. Солдаты мечтают о мире. К войне до победного конца взывают лишь генералы, капиталисты и их приспешники.

— Ты, Леонид… рассуждаешь точь-в-точь как большевик. Уж не большевик ли ты? Прапорам нельзя верить. Что такое прапор? Ни солдат, ни офицер.

— Что верно, то верно, — усмехнулся Леонид. — До офицера я и вправду не дотянул… К сожалению, и до большевика не дорос.

— Твои большевики — немецкие шпионы, — выкрикнул Назар. — Берегись, Федотов! Хорошо, если погибнешь от пули! Как бы не пришлось висеть на фонаре! Скоро наступят дни военной диктатуры. Остерегайся, береги свою дурную голову, жалеючи тебя говорю. Дни большевиков сочтены.

— Не беда, если и пропадет моя голова, — все так же, сдерживаясь, проговорил Леонид. — Надо беречь голову солдата. Мне думается, что близятся не дни военной диктатуры, а народовластия, дни, если уж выражаться твоим языком, диктатуры трудового народа.

Лицо Назара исказилось. Он вскочил было на ноги, но тут решил вмешаться Петр Иванович:

— Ты, Назар, выпил лишнего, а гостя совсем не потчуешь! Беседуйте, спорьте, сколь душе угодно. А вот брани и драки не разрешу! В моем доме ведите себя как гости, уважающие хозяина. Ты ведь тоже мой гость, Назар!

Назар истерически захохотал и, дрожащей рукой наполнив чарку, осушил ее.

— Пью за здоровье генерала Корнилова!

Мурзабай наполнил две чарки, одну поднес гостю, другую поднял сам:

— Назар пьян, не слушай его! Давай-ка мы выпьем не за генералов, а за здоровье друг друга. За твое здоровье, Леонид Петрович!

Отпив глоток, Леонид заторопился домой. Мурзабай не стал его удерживать, опасаясь еще какой-нибудь выходки Назара.

— Прощай, господин поручик, — обратился Федотов с порога к бывшему другу, — желаю здравствовать.

Слова «господин поручик» дошли до сознания Назара. Он, пошатываясь, приблизился к Леониду и довольно миролюбиво пожал ему руку. Потом хлопнул правой рукой о левый погон и медленно произнес:

— Вот!.. Без отца нажил. Ты… не Федотов, а только Анчиков, а я, наоборот, и не Мурзабай, и не Мурзабаев, а Ни-ко-лаев.

Это означало: «Ты только наполовину чуваш, по отцу. Настоящая фамилия твоего отца Анчиков, но он стыдился ее и стал писаться Федотовым, по отчеству. Это ваша семейная тайна, но мне она известна — мы были друзьями. Отец хотел из тебя сделать русского ученого, а ты — вахлак Анчиков. А я вот хотя по рождению и чуваш, а стал настоящим русским офицером. И Николаевым я был записан при рождении».

Если б Назар был в состоянии понять что-либо, Леонид возразил бы ему: «Да. Я Анчиков и есть. И очень сожалению о поступке отца. А тебе, братец, все же не завидую».

Мурзабай тоже кое-что сообразил и почувствовал неловкость… Он проводил Леонида, оставив сына одного — допивать генеральский коньяк.

Уксинэ читала, сидя на завалинке, когда отец привез гостя. Леонид подошел к девушке и сказал несколько любезных слов. Она так и осталась во дворе, и из открытого окна до нее доносился спор брата с приезжим. Ей было неловко за пьяного и развязного брата. Леонид, прощаясь, поцеловал сестре Назара руку — находчивая Уксинэ смутилась. Она надолго оторвалась от книги, следя за облаком пыли, поднятым тарантасом, увозившим гостя.