Мост - [135]

Волосы у Ильина действительно длинные. Совсем как у Максима Горького. Когда он сидит в кабинете за столом — его и напоминает. Но это пока сидит. А встанет — Тражуку по плечо — очень уж невысок. Но веселый, добрый. Тражук к нему привык.

На имя укома прибыл вагон политической литературы: книги, плакаты, лозунги. Тражуку предстояло распределить все по селам уезда.

Он горячо взялся за дело. На третьем этаже освободили ему комнату. Вечерами он работал там. Как устанет — выходит на балкон подышать воздухом; и комната и балкон теперь стали его кабинетом. По вечерам Тражук домой не торопится — дел невпроворот.

Балкон Тражука вроде коридорчика, крытого и огороженного с трех сторон стенами. Позднее Тражук узнал, что это — лоджия. Здесь, говорят, прежде вечерами сиживал хозяин дома Киселев. И любовался видом города и знаменитой Атаманской горой. Наверное, при этом о чем-либо мечтал, думал. Однако, разумеется, не о том, что вскоре здесь будет хозяином сын чулзирминского чуваша Михаила-лапотника. Если бы даже кто-нибудь в шутку сказал ему об этом, то помещик наверняка умер бы со смеху.

Тражуку очень нравился помещичий балкон. Укромный уголок. Снизу сидящего на балконе человека не увидишь.

Сегодня вечером работать в комнате Тражук не мог, беспокойно было на сердце, и он вышел на балкон и стал прохаживаться от стены к стене.

Утром откуда-то в уком заявился Илюша Чугунов. Сам очень торопился, с Тражуком разговаривал как-то бестолково. И новостями путем не поделился, взбаламутил только.

— Наши все, видать, погибли, браток! С Уральского фронта пришли страшные вести. Более точные сведения поступят в уком, сегодня-завтра все узнаешь… Пока я не очень-то верю тому, что слышал в штабе. Тороплюсь. А мне, видать, придется рыскать по прошлогодним лесным чащобам.

Больше сказать не успел, его позвали к Ильину.

Страшно подумать: на Уральском фронте — полсела из Чулзирмы и полсела из Сухоречки. Самые отважные, самые умные, самые здоровые. Многие погибли раньше: Спирька, Поликан, Нюра, Ундри, Киргури… Всех остальных касались слова, что сегодня Тражук услышал от Илюши. В этих словах — жизнь нескольких сотен людей. Если вспоминать каждого в отдельности — сердце не выдержит. Можно с этого балкона броситься вниз головой. Перед глазами встают один за другим — знакомые, близкие люди, на душе становится как-то тесно. Вспомнился самый дорогой друг. Румаш!.. Улыбается, слегка скривив губы. Нет, не может смерть его одолеть!

Мысль о Румаше внезапно успокоила Тражука.

Новая самана, новый мир рождается в кровавых битвах. Тысячи отважных сынов народа отдают жизни за светлое будущее. Веками народная кровь орошала поле брани, но не становилось от этого легче жить. Даже прославленным героям. Теперь народ поднялся на борьбу за то, чтобы навсегда покончить с несправедливыми войнами, утвердить свою волю, закрепить свое счастье. И снова вспомнились слова торжественного гимна:

Это есть наш последний

И решительный бой.

С Интернационалом

Воспрянет род людской.

Война кончится нашей победой. Тысячи погибнут — завоюют миллионам счастье. Забудут ли оставшиеся в живых тех, кто погиб? Нет, никогда не забудут. Словно яркие звезды, будут звать имена погибших все вперед и вперед…

Опять разволновался и долго не мог успокоиться Тражук. Даже в омуте не остудить охваченное пламенем сердце. Только разве можно утопить горе в кровавой реке? Вспомнился потемневший от мрачной вести Илюша. Счастлив ли он? Хоть на настоящее дело пошел. Ведь не берут же его, Тражука, в Красную Армию. Уж не убежать ли на фронт самому?

Нет, так не годится! Если взвесить все по-серьезному, побег отсюда — то же дезертирство. Ильин и сам готов быть на фронте, но ведь партия поставила его воевать здесь, в тылу. И Тражука разве не партия поставила?

Теперь ему уже не кажется детской игрой то, что задумали Семен и Анук. Оказывается, Семен понял свой долг, нашел истинное призвание. Он для борьбы за дело партии нашел иное, но очень действенное оружие.

Разве не наши заботы заставить и городской театр работать как следует? Завтра же надо поговорить об этом с товарищем Ильиным. Смотреть спектакли пока больше ходят женщины в шляпах. Пусть он, театр, служит рабочему народу…

Тражук и на самом деле заговорил как-то с секретарем укома о городском театре. Ильин откинул назад свисавшие на лоб волосы и окинул парня добрым взглядом.

— Словно угадал ты мою мысль, очень нужный вопрос поднял, — одобрил он и тут же напугал: — Не назначить ли тебя, товарищ Петров, агитпропом? После отъезда Семыкина этот отдел у нас прихрамывает. Безрукова — хорошая коммунистка, однако одна работу агитпропа, пожалуй, поднять не в силах.

— Не смогу я, Тихон Семенович. Еще слишком молод.

— Ты слишком молод, а я слишком стар… Не горюй, что молод. Ты будешь еще таким, как я, а мне уж не стать как ты. И все-таки я не сетую. Молодые люди, вроде тебя, в Красной Армии полками да бригадами командуют. Не отставай от них. Через год оставлю тебя работать на своем месте. Если согласишься — открою тебе один секрет…

Последние слова Ильин произнес хрипло, почти шепотом. Ухватился за грудь и глухо закашлялся.