Мост - [13]

Мост встретил меня тихими, чуть слышными шагами. Время от времени я останавливался, и шаги затихали. На мосту мне стало немного жутко от его гордого величия в этот поздний час. Днем здесь были грязные перила с облупившейся краской. Теперь вместо них предстало строго выкованное совершенство, холодное и надменное. Днем здесь стояли никому не нужные фонарные столбы с понуро опущенными головами. Теперь столбов не было. Были только силуэты каких-то черных исполинов, изливающих из-под капюшонов ледяной игольчатый свет. Странен был этот свет. Он жил только в пределах моста. Исполины словно искали что-то у себя под ногами, безучастные ко всему остальному миру. И казалось, что мост рассечен яркими полосатыми трапециями. И я шел через эти трапеции, как сквозь бесчисленные, гостеприимно распахнутые ворота. А подо мною невидимая река с тихим плеском облизывала устои.

Когда я прошел сквозь ворота, закат уже почти охладел, вдалеке бесформенной черной волной застыл холмистый горизонт. Я понял, что на автобус уже не успеть. Стояло совсем тихо, лишь иногда вскрикивала гулко какая-то птица. Сперва мне было немного досадно за мою секундную слабость, приведшую меня на мост, а потом я махнул рукой и решительно зашагал в поля, навстречу черной кардиограмме холмов. Мне подумалось: если уж я так бесцельно бродил целый день, что не заметил наступления темноты, если уж я пошел на вечерний мост, чтобы обрести за рекой свою личную гармонию, значит, так тому и быть. К тому же, ночь коротка. Придет восход, и я вернусь в город по утреннему мосту, чтобы провести внутри геометрической брони еще один день, быть может, уже не настолько бесцельно.

08.06.2005

Зал ожидания

Пружина неприятно кольнула бок, и я открыл глаза. Давно небеленый потолок укоризненно висел над диваном. За матовым стеклом плафонов виднелись лежащие в пыли тела насекомых. Какая-то тварь с длинным раздвоенным хвостом еще шевелилась. Я смотрел на нее, пока она не затихла, потом сел, потирая бок… За окном было темно и сыро. На табурете у дивана стоял остывший чай. Я выпил его большими глотками, и меня передернуло от терпкой горечи. Все равно не уснуть. Да и к чему спать? В тысячный раз подумал, что надо бы купить новый диван, понимая, что ничего покупать не стану, как не стану белить потолок и очищать от мертвых тел плафоны: мне это ни к чему, насекомым и подавно. Тварь с раздвоенным хвостом снова пошевелилась в пыли. До полуночи было далеко, до утра вечность. Надо как-то пережить эту вечность. Вышел на балкон. Мокрый, пронизывающий ветер блуждал в темноте. Торопливо выкурил сигарету. Красная звезда сверкнула и погасла внизу на траве. Вернулся в комнату. Тварь, похоже, умерла. Я снова ощутил едкое одиночество. Подошел к отрывному календарю, висящему под настенными часами. Вырвал страницу и, скомкав, сжег ее в большой металлической пепельнице. Мне хотелось сократить этот день, день моего рождения.

В холодильнике стояла бутылка коньяка. Ее под жидкие аплодисменты сослуживцев вручили мне минувшим утром. Быть может, коньяк поможет уснуть. Благо, завтра не на работу. Выпил полчайного стакана Отвратительный вкус. Впрочем, чего ожидать. Выкурил еще сигарету. Ветер не унимался, но стало теплее, должно быть, от выпитого.

Письмо так и не пришло. Нелепо, конечно, но я ждал его. Два ряда обшарпанных стальных ящиков между первым и вторым этажами. Я и здесь преуспел. Самый обшарпанный, да и к тому же помятый ящик, конечно же, мой. Иногда в него кладут бесплатные газеты, иногда извещения о задолженностях.

Выпил еще полстакана жидкости чайного цвета. Где они раздобыли такую гадость? Какое-то тоскливое тепло окутало тело. Ветер, блуждающий в темноте, уже не казался пронизывающим. Пять лет назад тоже дул ветер — хлесткий и колючий. Люди, шедшие за гробом, прятали лица и дышали на озябшие пальцы. Тяжелое набухшее небо висело так низко, что хотелось пригнуть голову.

Никто не плакал. Моему деду было за восемьдесят. К чему слезы? Все в порядке вещей. Единственным, кого не устраивал такой порядок, был дед. Ему очень не хотелось умирать, но это не столь важно. Когда он все-таки умер, я остался наедине с давно небеленым потолком, мертвыми насекомыми и собственной жизнью, которая казалась безобразно длинной и тусклой. Жилистая фигура деда, его вечное скептическое бурчание по любому поводу утомляли, но утомление, по крайней мере, позволяло спать по ночам.

У меня, правда, оставалась куча двоюродных и бог знает каких еще дядюшек, тетушек, бабушек и племянников, но все они жили за тридевять земель и о своем существовании напоминали раз в год, присылая деду на день рождения шаблонные телеграммы. Дед эти телеграммы никогда не читал, но, впрочем, и не выбрасывал, аккуратно складывая в ящик допотопного комода. Однажды мы даже ездили к ним в гости, но это было так давно, что не имело никакого значения.

Сперва мне не хотелось звать всю эту малознакомую шайку на похороны, однако, поразмыслив, я решил, что моя одинокая фигура на фоне гроба будет смотреться нелепо и жалко, к тому же, я убежден, что, не получив извещения о смерти, они и через сто лет продолжали бы слать эти дурацкие телеграммы, желая покойному счастья, здоровья и долгих лет жизни.