Мост - [29]

Побежден он был не потому, что Форст был сильнее или подвижнее, а лишь потому, что тот уже первым прямым ударом без всякого стеснения хватил его по носу, в то время как Юргену понадобилось два раунда, прежде чем он, наконец, решился ударить в это прыгающее, мелькающее перед глазами лицо.

Два-три раза ему удалось нанести удар, но это привело только к тому, что Форст стал бить еще резче, еще настойчивее обрабатывал кулаками его лицо, пританцовывая и увертываясь с ловкостью дьяволенка. И Борхарт обрадовался, когда тренер прервал бой. Победителем объявили Форста. Вот с этим он никогда не мог примириться, хотя решение было совершенно справедливым.

Юрген Борхарт не привык, чтобы кто-нибудь из их класса побеждал его в каком-либо виде спорта. В его распорядок дня неизменно входили весьма напряженные тренировки. Начинались они с утра принятием холодного душа и зарядкой, жимом лежа и приседаниями, продолжались на ежедневных уроках гимнастики и достигали кульминации, когда Юрген Борхарт в полном одиночестве бегал по гаревой дорожке стадиона. День заканчивался еще одним холодным душем, за которым следовало не меньше десяти упражнений с гирями при открытых окнах.

Юрген не давал себе пощады и тренировался до одурения, если только замечал малейшие признаки слабоволия. Это было верным средством держать себя в узде. В этом он был убежден. По крайней мере до того дня, когда после уроков ему пришлось вернуться в душевую, чтобы захватить забытые там утром тапочки. Он распахнул дверь, вбежал в раздевалку и остановился как вкопанный. Потом пролепетал: «Прошу прощения», — и красный как рак выскочил вон.

А двадцатисемилетняя Зигрун Бауэр, преподавательница гимнастики у девочек, продолжала как ни в чем не бывало извиваться и крутиться под душем, хохоча ему вслед, и по-прежнему оставляла дверь в душевую открытой. Она терпеть не могла запертых дверей.

Уже издали заметив преподавательницу гимнастики, Юрген старался избежать встречи. Но вечером, когда он оставался один в своей комнате, все шло отнюдь не так гладко. Ее нагое тело так и маячило у него перед глазами, едва только он гасил свет. Пробовал бороться с этим, двадцать, тридцать раз выжимал гири. А однажды даже шестьдесят, после чего совершенно выбился из сил. И все же ему не удалось обуздать свою плоть.

В классе к нему относились неплохо. Но как-то не принимали всерьез. Слишком часто он пытался идти всем наперекор, а потом все же уступал. И это всякий раз наносило урон его авторитету.

Когда пришел вызов в казарму, он испытал горькое разочарование. Ведь Юрген собирался стать офицером, и ему совсем не хотелось затеряться в серой солдатской массе. Но он не решался использовать связи отца — стыдился товарищей. И вот теперь он сидел на ветвях каштана у самого моста и целился в американского солдата, который, в свою очередь, направил на него свой автомат.

«Я должен его опередить», — подумал Юрген. И еще: «Надо попасть в него во что бы то ни стало, иначе мне крышка. Ведь этот тип меня заметил».

Юргену не удалось выстрелить первым. Эрнст Шольтен услышал какой-то шум и треск в ветвях каштана. Затем послышался глухой удар.

Как крупные градины, посыпались из плащ-палатки обоймы на распростертое под деревом тело.

«Прощай, Юрген», — подумал Шольтен.

Если смерть маленького Зиги Бернгарда привела его в ярость, то сейчас он ощутил нестерпимую боль. Его так и подмывало бросить винтовку и бежать, но в эту минуту он взглянул на Хорбера. Тот лежал, за пулеметом, ни о чем не подозревая, и палил вовсю. «Интересно знать, — подумал Шольтен, — в кого это он?»

Альберт Мутц схватил карабин и стрелял без передышки. Но человек, укрывшийся за домом, тот, кто, вероятно, и убил Борхарта, все еще стоял там. И Шольтен почувствовал, как ярость подступила к горлу. Он даже почти обрадовался — злость притупляла боль. Прижал к плечу приклад автомата, установил его на непрерывный огонь, поймал в прицел человека, укрывшегося за углом дома, и дал длинную очередь.

Ствол автомата так и рвался вверх, и Шольтен изо всех сил удерживал его в горизонтальном положении.

Но человек за углом исчез, как только первые пули забарабанили по стене.

«Надо сказать остальным, что Борхарт погиб», — подумал Шольтен.

XI

Сколько времени длилась перестрелка? Мальчишки на мосту не поверили бы, скажи им, что с момента появления первого танка не прошло и получаса. Ребята лишь чувствовали, что силы их иссякают.

Они устали, выдохлись, были готовы махнуть на все рукой. Теперь один лишь инстинкт самосохранения мешал им вскочить и удрать, без оглядки. Даже Шольтен больше не вспоминал о генерале и его приказе. Ему, как и всем остальным, хотелось выбраться отсюда, хотелось домой, в постель. Хотелось проснуться на следующее утро, натянуть свои видавшие виды штатские брюки и клетчатую шерстяную фуфайку и отправиться бродить по лесам и полям. Уйти далеко-далеко, чтобы ничего не слышать: ни треска выстрелов, ни грохота разрывов. Хотелось покоя, только покоя. Но прежде всего — уйти с этого моста. Ему вовсе не улыбалось валяться здесь, покорно дожидаясь конца.

«Двоих, — думал он, — уже не стало!» И впервые вспыхнуло в нем что-то похожее на ненависть, ненависть к тем, другим, которые бросили их здесь на произвол судьбы.