Мост через канал Грибоедова - [44]

Он сказал это, и на короткий миг у него возникло ощущение, что он уже задавал этот вопрос теми или иными словами, что он задает этот пустой, ничего не значащий вопрос бессчетное количество раз – и все повторяется, только разное вино налито в бокалы (или чай, или кофе), и разные оттенки голубого платья у девушки (женщины, девочки), на которую он смотрит. И все слышится «Аххинас? Аххинас? Аххинас…», как со старой пластинки, которую заело – бесконечное повторение, укладывающееся в долготу одного мига. Наконец Носиков соскользнул с круга, и услышал ответ:

– Аххинас, как же иначе.

– Аххинас, а то как же еще.

– Разумеется, Ахиннас.

– В закартинном мире его зовут Аххинас, – говорила Даша.

– Его зовут Аххинас, – повторяла эхом, с бокалом вина в руке, или чашкой кофе, или другим бокалом.

– Аххинас, Аххинас, Аххинас, – звучало, словно отражаясь от двух зеркал, стоящих друг против друга.

– А как будут звать тебя, когда ты будешь там? – спросил ее Носиков, второй раз и уже окончательно соскальзывая с круга. – Я пробовал применить к твоему имени свое табличное правило, но получилось что-то неудобосказуемое – ив правую и в левую сторону.

– Эта девушка вне правил, – сказал Афанасий и положил руку Даше на колено.

Носиков подумал об этом колене под тонкой голубой тканью и вздохнул об утраченных возможностях. Мы же вместе качались на качелях в детстве, думал он, и наши пути столько раз перекрещивались, разве могло быть это простой случайностью? Разве я не помню ее маленькой девочкой, девушкой, женщиной в разных возрастах жизни? Не защищал ее от маньяков на лестничной площадке? Вот тогда и спросить бы адрес, или по-другому договориться о встрече. Можно было бы встречаться время от времени в каком-нибудь маленьком кафе. По выходным или раз в месяц. И я не знал бы никогда, кто придет на свидание – девочка или женщина в возрасте. А против маньяков я купил бы травматический пистолет или электрошокер.

– Может быть, еще кофе? – спросил Носиков, поднимая и снова ставя на стол свою опустошенную чашку. – Или мы выпьем кофе потом, когда вы вернетесь? – Он говорил «вы», но обращался, собственно, к Даше, надеясь быть понятым. – Интересно будет узнать, какая там жизнь, в закартинном мире. Вы когда собираетесь вернуться?

– А мы собираемся вернуться? – засмеялся Афанасий.

Он поднялся со стула, пристроил на спину рюкзак, поднял трубу гранатомета.

– Да, – сказала Даша Носикову, – ты ведь спрашивал. Вот два адреса, белый и черный. Все может быть.

У входа в темную комнату получилась заминка. Придерживая дверь перед трубой гранатомета, Носиков осторожно взял Дашу за локоть. Ничего не произошло.

– Дальше не надо, – сказала Даша.

Дверь закрылась, и Носиков понял, что неотвратимо влюблен – и уже с давних каких-то пор.

Миг понимания – всегда только миг. Миг особый. «Выпьем за сотворенный мир, которого мгновение назад еще не было». Носиков знал теперь, как это бывает, хотя Петров, когда произносил эти слова, не мог иметь в виду того, что знал сейчас Носиков. Теперь Носиков другими глазами видел старый свой стол, стулья вокруг стола, кофейную чашку, чуть неровно стоящую на блюдце, крошки от печенья на гладкой поверхности – все было то же самое, что мгновение назад, но в тот же миг уже непоправимо другое.

Рожденный в душе Носикова мир стремительно укоренялся в прошлом.

Разумеется, Носиков еще тогда, в давнее время, был влюблен в девочку, с которой катался на качелях. Приходил в ставший знакомым двор, принося в кармане конфету или пряник. С опаской глядел на ее странные игрушки, странные игры, но потом привык. Иногда страшный дедушка появлялся на горизонте (мог даже выйти из какого-нибудь ближнего подъезда), и тогда они убегали проходными дворами. Носиков гордился тем, что почти всегда первым замечал старика.

Однажды они с девочкой забежали в парадную, где с другой стороны должен был быть черный ход, но он оказался закрыт. Из окна второго этажа они видели, как старик стоял внизу во дворе, а потом направился в их сторону. Стукнула дверь. Носиков и Даша бесшумно взбежали вверх по лестнице. Носиков не знал, что они будут делать, когда дойдут до последнего этажа (а страшный старик медленно поднимался следом и не думал останавливаться), но наверху после обыкновенной лестницы оказалась железная, несколько узких ступенек, и незапертая дверь на чердак. Через чердачное окно вылезли на крышу. Носиков никогда не ходил по крышам – ни до, ни после. Такое не забывается.

Но кажется, уже прошло достаточно времени. Носиков посмотрел на закрытую дверь. Он осторожно постучал, потом потянул заручку. В комнате никого не было. А посреди картины зияла как бы дыра – пятно с обугленными краями. Это Жваслай ударил с той стороны из своего гранатомета, закрывая пути туда и обратно.

Носиков сколько-то времени стоял перед картиной, обдумывая очевидное. Потом мысли ушли, и он услышал входной звонок, который звенел уже давно и настойчиво. На площадке стоял страшный старик с длинными волосами – маньяк? дедушка? За ним еще один. Носиков открыл им. Вошли трое.

Носиков провел их к картине. Они подошли к ней, осматривали – каждый был сыщик и собака в одном лице, – трогали края обугленного пятна, мелко обнюхивали, а когда закончили, самый старый и страшный поднял кверху лицо и заплакал.