Мост. Боль. Дверь - [75]

Хороший праздник.

Наверное, просыпался Петров в жесткой саванной траве, отмахивался от диких быков пиджаком. Потому что, когда он проснулся совсем, быки свирепо мычали, выдувая пыль из разбитой копытами суглинистой почвы, а пиджак лежал на полу.

Саванна иссушила Петрову горло. На столе стояла бутылка кефира. Зацепившись за нее взглядом, как за спасительную соломинку, Петров поднялся. Рядом с бутылкой лежала записка: «Петров, хорошо, что ты не храпишь. Кочегар». Ниже приписано: «Александр Иванович, кефир вам на завтрак. Помогает — по себе знаю. Емельян Анатольевич». Петров долго вспоминал, где он, кто такие Кочегар и Емельян Анатольевич. А саванна то надвигалась на него, то отступала. Ему казалось, что между охотниками на быков есть место, которое он мог бы занять сейчас, пока они не перепутались в битве, быки и охотники. Петрову так туда захотелось — может, там воскрылит он и возликует…

— Александр Иванович, — позвал его кто-то.

Петров повернул голову. В дверях стояли Шурики. Девочка держала в руках мыло и полотенце.

— Идите умойтесь — пельмени готовы.

— Сегодня суббота — наверное, вам на работу не нужно идти? — сказал мальчик.

Пельмени и кефир — завтрак царей.

У Шуриков аппетит был.

— Мы две пачки сварили. Мы пельмени исключительно любим.

— Александр Иванович, вы вчера так красиво пели.

— Пел? — спросил Петров, холодея.

— Ну да. Очень красиво. Мы к вам заглянули — вы сидите, глаза закрыты, и поете военные песни. А Кочегара вы называли Старшиной. Вы его раньше знали?

— Первый раз вижу. — Петров, обжигаясь, разжевал пельмень. Встал и сказал: — Думаю, вас разведут. Скорее всего так и будет. Но то, что вы были вместе вопреки всем, вы не позабудете никогда. Это праздник. В праздниках я понимаю. Я пишу о праздниках. Некоторые утверждают, что легче всего писать о детях, праздниках и собаках. Но все равно трудно.

Съев пельмени, Петров спросил:

— Как у вас с деньгами?

Шурики опустили головы.

— Нам Кочегар дал немного, — сказала девочка. — У меня есть колечко, я его заложу.

Петров вспомнил своего Аркадия, как пожирал он буженину и карбона г на кухне, посмотрел на мальчика — тот отвернулся.

— Можно магнитофон продать, но как же без музыки?

— У меня дома двадцать пять рублей есть, — сказал Петров. — Не знаю куда деть — лишние. Кто со мной сходит?

После долгого молчания и переглядываний девочка сказала:

— Наверное, я. Только, я вас прошу, выйдем по отдельности. Там Рампа дежурит — она меня ненавидит. А Сева любил нас. Она беззастенчивая, она мне при вас скажет какую-нибудь гадость. И обзовет.

— Я ей морду набью, — сказал мальчик.

— Да она тебя перекусит, как нитку. — Девочка улыбнулась Петрову, как бы подтолкнув его к выходу.

В кочегарке Рампа Махаметдинова мыла пол шваброй.

— Что озираешься? Что забыл? Или уходы. Или приходы.

— Куда приходы? — спросил Петров.

— В себя приходы.

На площадке Петров внимательно изучил дверь подвала. Замок был на ней тяжел и крепок. Тяга в помещениях была хорошая. Канализация действовала исправно. Электропроводка в порядке. Но именно здесь, возле этой железной двери, зачирикал в душе Петрова воробышек — врабий, птичка, сопровождающая Афродиту.

Во дворе Петров подождал девочку, а когда она выскочила, пунцовая, видимо Рампа ей что-то сказала, взял ее под руку и спросил:

— Ты знаешь, сколько Афродит?

— О, их много. Милосская, Книдская, Капитолийская, Медицейская.

— Ты говоришь о скульптурах. Афродиты две: Афродита Пандемос — богиня чувственной любви и проституции и Афродита Урания — богиня высшей, идеальной любви.

— Значит, Афродиты простой любви, нормальной, нету?

— Нету. И быть не может. Потому что любовь не норма.

Дома на дверях в Железной Испанской руке, как всегда, были зажаты два рубля и записка.

— Дают понять, что нашего отсутствия не заметили.

— Кто дает понять?

— Жена Софья. — Петров снял с гвоздя Железную руку, выдернул рубли и выбросил руку в форточку.

В груди у него чирикнуло, то ли радостно, то ли испуганно, потом душа его зазвучала мощно, как ансамбль баянистов или лиственный лес, в котором живут иволги.

В ящике письменного стола, из-под старых рукописей, Петров достал четвертной, спрятанный им на какой-нибудь крайний случай уже четыре года тому назад. Отдал деньги девочке. Выгреб из вазы конфеты, дал их девочке. «Пламя». И пачку чая индийского. И кусок туалетного мыла — «Gold Mist».

И вышел из дома он вместе с ней. Она — к мальчику, он — в Публичную библиотеку.

Когда он вернулся, на дверях снова висела Железная рука.

Петров огляделся, соображая, что бы этакое в нее вложить, но с юмором у него всегда было неторопливо, он не стал мудрствовать и вложил в руку неоплаченные счета за междугородные телефонные переговоры.

Зина

Чириканье и прочее звучание в душе Петрова, как явление для него новое, потребовало, естественно, если не исследования, то хотя бы раздумий. Главное, к какому уже известному это новое явление прилепить.

Итак: кроме валторн в животе и звона в ушах нормальный человек слышит кое-что еще, хотя и не задумывается и по своему безрассудству не прибегает к помощи классификации. Например, довольно часто слышит человек оклики. Посмотрит по сторонам, а никого нет, — либо пустой лес, либо пустая дорога. Чаще всего такой оклик происходит в толпе на оживленной улице. Человек крутит головой, вытягивает шею, надеясь увидеть лицо сослуживца или дальнего родственника, привстает на цыпочки, но нет знакомого — все лица чужие, более того — отчужденные. Нет приветливости во взглядах прохожих. Нет сочувствия. Пусто. И тогда в груди что-то сжимается и тревога овладевает нами. И мы вдруг понимаем, что голос, окликнувший нас, был голосом девочки, хотя сразу показалось, будто это родственник из Старой Руссы. Может быть, душа окликает нас голосом нашей первой любви; может быть, она хочет сказать: хоть ты и не молод уже и жена твоя Софья — человек уважаемый в системе автоматизированных баз и лайковых спецовок, не теряй надежды, ты еще встретишь ту, которой ты нужен не как «мужик в доме» и не как оселок для оттачивания амбиций.