Москвины: «Лед для двоих» - [33]
Глава 8. ЖИЗНЬ ПОД ПАРУСОМ
Иногда жизнь переплетает судьбы людей совершенно причудливым образом. Ну чем не кинематографический сюжет: Черное море, синее, солнечное небо, чайки, красавица-яхта, вытащенная на песок, и маленькая босоногая девочка с выгоревшими до белизны волосами. Девочка каждый день приходит на берег, чтобы послушать рассказы умудренного жизнью рулевого о какой-то далекой и не очень понятной жизни, где красивые и сильные люди бьются за право стать первыми. И как-то незаметно увлекается спортом настолько, что спустя несколько лет сама становится знаменитостью, выиграв Олимпийские игры.
Возможно на самом деле все происходило совсем не так. Но море в реальном жизненном сюжете имелось. И яхта тоже. И девочка. Звали ее Галя Прозуменщикова. Рулевым же был Игорь Москвин.
— В Севастополе у нас довольно часто проводились парусные соревнования, а все свободное время мы готовили свои лодки, — рассказывал он. — Яхта у меня была очень красивой. Чистенькая, отлакированная до такой степени, что аж сияла. Я тогда только-только перевез ее в Севастополь из Ленинграда после капитального ремонта. После каждой тренировки приходилось вытаскивать яхту на берег и чистить — нефть с нее смывать.
Галя все время крутилась вокруг: волосы растрепаные, выгоревшие — смешная такая. Лет 12 ей тогда было, не больше. И постоянно просила: «Дядя Игорь, можно я сама твою яхту помою?»
Мне даже неудобно было порой, что она мне яхту мыть помогает. А в 1964-м, когда Галя выиграла Олимпийские игры, я даже гордиться своим знакомством с ней стал. Смешно иногда судьба складывается.
Сам я начал заниматься парусным спортом сразу после возвращения из эвакуации. Наш эшелон пришел 9 мая — прямо на завод ГОМЗ. Разобрались немного с жильем, повседневной жизнью — вот и пошел записываться в яхтклуб. Война-войной, но в эвакуации я запоем читал Станюковича, Новикова-Прибоя, Джека Лондона — вот и увлекся романтикой путешествий. Мысленно путешествовал с их героями и помню, очень сильно расстроился, когда узнал, что в третьем путешествии Кука по малазийским островам его съели аборигены.
Парусный спорт во время войны оказался в Ленинграде очень востребован. Те, кто до войны работали тренерами, ушли служить — снабжали город топливом, продовольствием — все это возили на буерах. На них же ходили в разведку. Правый берег до самого Кронштадта ведь не был оккупирован. На Финском заливе стоял лед в метр толщиной.
А после войны открыли секции, потому что многие хотели заниматься спортом. Конечно, яхты и швертботы, которые оказались в распоряжении яхтклубов, были не новыми, еще довоенного производства. Но ходили они вполне надежно.
— Вам же не сразу дали собственную яхту?
— Конечно не сразу. Сначала были теоретические занятия, практические — под присмотром тренера. Как в гребле: одна команда гребет, а три других ждут на берегу своей очереди. Первые из лодок вылезают, вторые тут же на их места садятся. Я ведь занимался и греблей тоже — был чемпионом Ленинграда в своей возрастной категории.
Петр Петрович Орлов, у которого я тренировался, летом работал с нами как раз на гребной базе. Летом же льда не было, поэтому нужно было придумывать, чем занять спортсменов. Гребля прекрасно помогала развивать и физическое состояние, и морально-волевые качества. Только фигуристов в гребном клубе человек тридцать занималось. Одна из наших девочек даже гребла в четверке, которая была чемпионом Европы.
Ну а яхты — это романтика. Я в основном ходил на маломерных судах — одиночках. Мне нравилось чувствовать, что я сам себе хозяин, сам за все отвечаю, ни от кого не завишу.
В команде мне тоже ходить доводилось. Помню, в Таллине была экспериментальная яхта — флагманский проект. Как-то мы шли по ветру, начали убирать спинакер — это такой дополнительный парус, похожий на парашют, и на самом верху между щечками блока попал фал. Меня, как самого молодого, и послали его высвобождать. А я страшно боюсь высоты. Но делать нечего — взял плоскогубцы, пополз. Добрался до верха, как обезьяна — страшно, лодка с такой высоты совсем крошечной кажется. Ковырял этот фал, пока не справился. Такого страха натерпелся…
С фигурным катанием те мои тренировки прекрасно сочетались. Просто фигурное катание было профессией, а парус — хобби, несмотря на то, что я пять раз становился чемпионом Ленинграда.
Пропустил только 1949-й и 50-й год, потому что как раз тогда в Марьиной роще открыли искуственный каток, и там летом проводились сборы.
В 1951-м я снова вернулся в парус. У меня в ванной стоит серебряный кубок, в котором зубные щетки лежат, на нем выгравировано: «Победителю балтийской парусной регаты 1951 года». А я даже не помню, что это были за соревнования.
Парус мне нравился еще и тем, что больше всего напоминал шахматную игру с элементами риска. Надо было постоянно угадывать, откуда «зайдет» ветер, зайдет ли он, как пойти, чтобы «поймать» его раньше соперников. Постараться пойти в то место, где ветер можно лучше «поймать», если он совсем слабый.
Если же говорить о пике карьеры, то это был 1962-й. Я тогда попал на Золотой кубок — фактически это чемпионат мира яхт-одиночек в классе «финн». В нем принимало участие 150 яхт. Все они не помещались на стартовой линии, приходилось располагаться в три ряда, и если ты оказывался во втором или третьем, выбраться вперед было уже невозможно.
