Москвичка - [87]

— Лю-ба! — протяжно восклицает Олег Николаевич.

Мария испуганно отклоняется от него:

— Что с тобой? Это я, Мария.

Внезапно он начинает смеяться:

— Ну какая ты Мария! Ты — часть Любы. Ты и Люба — для меня одно! Думаешь, я уже с ума сошел? Или сболтнул спросонок? Хотя, наверно, схожу. Кто здесь еще? Беспалов, ты?.. Ольга Николаевна!

И Мария встает с колен, и Медведев садится на тахте, и вы делаете к ним шаг, другой. Ноги вам повинуются. Вот только горло разбухло и пульсирует, себя душит. Хорошо, что Медведев первый начинает говорить, торопится, смотрит то на вас, то на Марию.

— Это все последние дни, Ольга Николаевна! Чем-то я болен. Что у меня с головой? Что это со мной творится? Мне кажется, я действительно немного помешанный стал. А? Вы ведь тоже что-то заметили сегодня? И Мария Андреевна… И дочка тоже, наверно… Простите меня, я вот сейчас говорю и сам себя не вполне понимаю. Ненужное, глупое. Точно брежу. И лоб холодный. Ледяной прямо… А где дочка? Я не пойму… Все почему-то здесь, а ее нет. Мария, где она?

— Спит дома, где же ей быть? Это я приехала не думая. Тебя лечить надо. Вы хотите его осмотреть, Ольга Николаевна?

— Да… конечно… сейчас же… — вымучиваете вы слова, страдая от своего непривычного косноязычия, а после осмотра произносите уже буднично и твердо: — Все поправимо. А вам, Мария, хорошо бы посидеть возле больного ночью. Ему нужно сейчас внимание… Да, конечно, девочку не следует оставлять одну. Беспалов, вы не могли бы поехать туда?

Уезжает Беспалов. Потом собираетесь вы. Медведев все время следит за вами неосмысленным взглядом. Как тревожна его беспомощность! Несколько месяцев назад она бы вас не ошеломила, но теперь… Еще больше пугает Медведев, когда начинает упрашивать:

— Может, и вы, Ольга Николаевна, побудете здесь?

— Вижу, что совсем ослабли, — отвечаете вы, как будто ставите диагноз, но глаза ваши сверкают помимо воли.

Мария все молчит потупясь.

— Я действительно болен… запутался, — бормочет Медведев.

«Он все еще мой больной, — думаете вы. — И таким останется».

3

На лестничной площадке вы пробуете прийти в себя. Плохо получается, как ни набирай воздуха. Тогда вы спускаетесь по ступеням, держась то за перила, то за стены.

Между вторым и первым этажом приходит мысль: «Так я буду спускаться в старости».

Вы останавливаетесь, чтобы вытряхнуть камешек из ботинка, наклоняетесь, поджимаете разутую ногу… Зачем вы держите вот это в руке? Забыли.

«Так зачем же?» Силясь понять, вы опускаетесь прямо на камень лестницы, а чтобы удобней было сидеть, прислоняетесь головой к перилам. Время для вас исчезает, как выпущенный из рук ботинок.

— Теперь мы его погубим, — говорите вы вслух. И продолжаете думать: «Раздерем. Уложим в больницу. Нельзя, чтобы так продолжалось. Значит, надо так, как я задумала… хватит ли сил? — Вы прислушиваетесь к детским голосам, которые звучали вам сегодня. — Олег, милый, мне было бы, наверно, проще лететь против ветра, чем решать…»

Сколько же вы так просидели, мелко постукивая зубами от незаметно охватившего вас озноба, не чувствуя, что коченеет нога? Кто вас видел?.. Вы бы тогда быстро очнулись, если бы кто-то прошел мимо, но этот дом с каждым получасом как будто становился все более нежилым, непосещаемым. Здесь было место и время вернуться к худшим дням своей жизни и снова их перебрать. Все они — уже часть вашей памяти, вашего тела. С ними не расстанешься до конца. Отныне к ним отойдет и эта ночь с этой лестницей… с пробуждающим стуком двери на первом этаже…

Да, дверь стукнула. Кто-то выходит, включает свет в подъезде, щелкает замком почтового ящика, поднимает голову и смотрит. Потом закуривает и не спешит уходить.

— Простите, пожалуйста, — спрашивает хриплый мужской голос. — У вас что-нибудь с ногой?

Но нет сил отвечать. Шаги по лестнице. Вы не шевелитесь. Над вами произносят какие-то слова, вас приподнимают за плечи, надевают вам ботинок… Вот уже сводят вас на первый этаж, прикрывают за вами дверь квартиры…

Как в своем воображении, вы видите себя в неком помещении, за неким столом, вам что-то говорят о простуде, предлагают согреться. Вы пьете какую-то приятно обжигающую, настоянную на травах жидкость. Как быстро вы согреваетесь! Вам не хочется напрягаться, понимать, разглядывать, кто ходит возле вас, молод или стар человек, нет желания подняться со стула…

Вы, кажется, засыпаете здесь же.

В какой-то момент вы приходите в себя.

— Нет, спасибо, — говорите вы.

— О, что вы?! — говорите вы.

— Вот уж извините! — ваш голос твердеет. — Я слишком далеко сейчас отсюда. Так что вы меня неверно поняли.

Вы бешеными глазами смотрите в глаза незнакомца.

Он кланяется и отступает в сторону.

4

С самого утра, войдя в зеленый особнячок на Бауманской, вы начали готовить материалы, которые надо было взять с собой в Болгарию.

«Решено, — шептали вы сами себе. — Лечу туда, и как можно скорее! Огромная цель. А я такая маленькая. Я растворюсь в делах, словно капля в море. И прекрасно! Веткина меня заменит».

Во вторник предстояло сообщить о своем согласии в Министерство здравоохранения СССР и представить примерный план будущей работы. Затем послать письмо болгарским коллегам. И нужно было заранее наметить предложения, учитывая все свои неудачи и трудности. Прекрасно быть лоцманом в новом, молодом, перспективном деле! Самой легче, когда думаешь, что кому-то из врачей облегчишь дальнейший поиск. Уже сейчас время от времени дышать хорошо, а на сердце не так давит, и каждая удачно сформулированная мысль сладостно отдается и как бы разливается во всем теле…