Москва - Варшава - [28]

— Логично мыслишь, — Игорь кивнул, со вздохом. — Гни и дальше табачную линию, я одобряю. А насчет Богомола… Давай повременим, а?

— Но любое промедление…

— Поверь мне, лучше повременить, — устало сказал Игорь.

Андрей поглядел на него с любопытством.

— Раньше ты бы призвал меня пришпорить, а не тормознуть, зная, что в таких делах каждая секунда дорога. Можно задержаться, чтобы собрать данные, указывающие на верный путь — но, когда верный путь определен, тут уж «фиг ли думать, прыгать надо!» Что произошло?

Игорь махнул рукой.

— То произошло, чего я никак не ждал. Ты извини, мне просто нужно осмыслить… Тебе я могу сказать — но никому ни слова, ни Повару, ни кому другому! Я не исключаю, что Повар знает… Но, если он не знает, не стоит пока огород городить.

— Так что…

— Тадеуш Жулковский похож на Дика, — сообщил Игорь, медленно и внятно. — Ну, как похож? Глаза Дика, точно. А вообще… То есть, в нем обозначено довольно много польского, чтобы у Жулковского не возникло нехороших подозрений, в свое время, да и черты матери в нем угадываются. А кроме этого сына, у Марии Жулковской детей больше не было.

— При этом, не обязательно, чтобы Жулковский ничего не знал, — хмуро возразил Андрей. — Если он знал, то вот объяснение, чем он держал жену, и почему жена держалась за него. Он ведь сказал в своих показаниях… Андрей стал ворошить бумаги на своем столе. — Не помню точно, но смысл в том, что Мария как соратник по борьбе была ему даже больше, чем женщина и жена, поэтому они и не расставались, хотя супружеские отношения прекратились довольно давно.

— Плюс католический брак, — ввернул Игорь.

— Да, плюс католический брак… Но это значит… — Андрей размышлял, наморщив лоб. — Это значит, во-первых, что Жулковский мог знать, кто такой Янчаускас. И не препятствовал его роману с женой, чтобы Повару можно было подсовывать дезинформацию. То есть, он солгал, когда говорил следователю о том, что не помнит такого человека, так получается? А второй вывод… Если Янчаускас знал, что Тадеуш — его сын, то он мог на этом попасться в ловушку. Скажем, известили его, что, если он не приедет туда-то и туда-то, его сын в Москве будет убит. И тогда… тогда становится понятным, почему Мария поехала с ним! Она тоже хотела защитить своего ребенка! То есть, если мы узнаем, каким людям могло быть известно, что Тадеуш — сын Янчаускаса, мы выйдем на след вероятных убийц!

— Каким людям могло быть известно? — Игорь как-то странно посматривал на Андрея. — А ты не догадываешься?

— О чем я должен догадаться? — Андрей подрастерялся.

— Я ж тебе подчеркнул, что и брак у Жулковских католический, и…

— Мария — католичка, конечно! — подскочил Андрей. — И уж если она кому все рассказывала, то своему священнику!.. Своему исповеднику, так?

— Так, — кивнул Игорь. — Ухватил, поздравляю. И тут возникает один очень интересный момент. Я спросил у Тадеуша, к какому священнику ходила его мать. Так вот, до тысяча девятьсот восемьдесят шестого года её исповедником был отец Анджей Пшибылко.

— А почему потом она с ним рассталась? — спросил Андрей.

— Потому что в начале сентября восемьдесят шестого года отец Пшибылко был убит. На улице, куском железной трубы. В его смерти обвиняли и КГБ, и польские спецслужбы, и, похоже, обвиняли небезосновательно. Пшибылко считался одним из религиозных идеологов «Солидарности».

Игорь встал, заходил по кабинету, вытащил очередную сигарету из пачки, нервно щелкнул зажигалкой. Даже странно было видеть такую нервность в этом здоровенном, умеющем сдерживать свои эмоции, парне.

— Ты видишь, что получается? — осведомился он. — Знать мог только Пшибылко. Если женщина один раз исповедовалась в грехе измены мужу и рождения ребенка в результате этой измены, то второй раз она исповедоваться не будет, так? У другого священника она будет рассказывать о более новых грехах, не упоминая о тех, за которые получила отпущение, так? Выходит, знать мог только отец Пшибылко…

— …И тайна умерла вместе с ним, — подытожил Андрей.

— В том-то и дело, что не обязательно умерла! В сложных случаях, священник может довериться вышестоящему — епископу или кому там ещё — на собственной исповеди: «Благослови меня, отец, ибо я грешен: я отпустил грех, который, возможно, не имел права отпускать!» А если… — Игорь примолк.

— Что «если»? — спросил Андрей.

— Я думаю о самом худшем варианте. Допустим, Дик известил Марию, что готовится покушение на папу, и попросил её передать эту информацию, по её католическим каналам…

— Но как он мог известить её об этом, не раскрывая, что он — агент КГБ? — спросил Андрей.

— Мог. Придумать, откуда взялись эти сведения, это ж раз плюнуть. Например. У Дика был приятель, его одногодник, с итальянского отделения, о котором все знали, что он подписался на сотрудничество с бывшей моей организацией. Дик мог сказать Марии, что этот его приятель, при очередном наезде из Рима, прокинул очень странную фразу — и об этой фразе надо предупредить ватиканские власти… — Игорь расхаживал, все более широкими шагами, сигарету он больше мял, чем курил. — Я неплохо знаю Повара. Повар, гарантирую тебе, если б хоть что-то знал о замысле устранения папы римского, был бы резко против этого замысла. Он бы бился и доказывал, что организация покушения на папу ни к чему не приведет, что любые — самые косвенные — улики, что мы причастны к этому, вызовут такую отдачу, которая окажется намного больше всех выгод, намного больше выгоды избавиться от папы-поляка, сама личность которого — «наш», мол! — вдохновляет польское сопротивление не сдаваться. Вдохновляет даже тогда, когда лично, напрямую, папа не поддерживает ни «Солидарность», ни родственные «Солидарности» движения… Что бы сделал Повар? Правильно! — это было откликом на понимающий кивок Андрея. — Он бы направил очень проверенного человека такого, который не заложит — предотвратить покушение, и расписал бы ему, как это сделать. Дик идеально подходил на эту роль. Но покушение чуть было не удалось. Выходит, где-то конструкция Повара дала трещину — если мы допускаем, что тут была игра Повара. Где эта конструкция могла дать трещину? Насколько мне видится, только в одном месте. Дик что-то рассказывает Марии, Мария идет к отцу Пшибылко, рассказывает ему, что есть сведения, которые надо немедленно передать в Ватикан. Отец Анджей Пшибылко понимает, что эти сведения могут оказаться важными — и докладывает о них вышестоящему. Условно говоря, вышестоящему. И этот вышестоящий не передает эти сведения дальше! Почему? То ли потому что он решил, что информация слишком недостоверная и туманная, то ли потому что… И вот в восемьдесят шестом году отец Анджей получает твердые доказательства этому второму «потому что»: он получает доказательства, что человек, которому он открылся, сотрудничал с КГБ и польскими спецслужбами! А может быть — бери выше — не он, а какой-нибудь римский кардинал, которому этот человек честно передал информацию! И больше того: доказательства, что некто продался КГБ, становятся одновременно доказательствами, что на КГБ — вольно или невольно — работает куча людей, завязанных на этого некто, а в этой куче и ватиканские чины, и всякие итальянские политики, депутаты парламента, и кто-то из лидеров «Солидарности»! Отец Анджей решил, получив доказательства, заговорить и всех разоблачить — но слишком горяч был, слишком открыто заявил, что хочет сделать, и его остановили трубой по голове. Теперь правду знает только Дик. Но и он полную правду узнал не сразу. Возможно, он много лет втихую расследовал обстоятельства смерти отца Анджея, выяснял, кому эта смерть могла быть выгодна, и, когда разрыл до последнего корешка, тоже решил заговорить. И его тоже остановили. А значит, я, в память Дика, должен узнать, что за человек притормозил продвижение информации о возможном покушении на папу — и обнародовать имя этого человека, вместе с именами всех тех людей, с которыми этот католический чин был связан — и ради которых пошел на предательство своего «святейшего»!