Москва в огне. Повесть о былом - [13]
— Так! Верно! Правильно! — неслось с мест. — Бастовать надо!
— А что вы думаете? — продолжал оратор, — И забастуем! Остановим все рестораны, гостиницы, чайные. Вытащим на улицу и домашних прислуг, швейцаров, лакеев. Пусть буржуи сами потыкаются туды-сюды, извините! Тут мы им и требования всучим. Рабочие бастуют, а мы что?..
Речь лакея была одобрена шумными рукоплесканиями и сочувственными возгласами.
А я был в восторге. До чего дошло! Даже забитые и приниженные лакеи заговорили о человеческом достоинстве, об уважении к личности, о борьбе за свои нрава!
Когда я решился пробраться к сцене, выступал, по-видимому, дворник, рыжий бородач, заросший волосами, как мохом, с длинными корявыми руками, одетый в полушубок:
— Нет, братцы, «что ж это получается? — это я своего хозяина спрашиваю, — нанял ты меня за двором смотреть, ну, скажем, дрова рубить, туртуар мести, а полиция к чему?» — «Ты, говорит, сукин сын, гляди в оба! — это околоточный на меня орет. — Ежели у вас тут скубенты проявятся ай жиды какие, докладай сей минутой». Их, вишь ты, бить надо, потому — против царя идут. А я на хозяина: «Что же такое получается, барин: дворник я у тебя ай городовой? Ай шпиён какой? А может, я и сам слободы желаю, а может, и я «долой» закричу! Хорошая жизня — она и дворнику не помеха, ваше, говорю, сиятельство. Мы, говорю, тоже в союз пойдем, чем черт не шутит!»
Свою речь дворник сопровождал какими-то странными жестами, тыкал кулаком в воздух, почесывал бока и бороду.
К моему удивлению, выступление дворника вызвало бурю негодования и протеста:
— Доло-о-ой!..
— Дворников в союз не принимать — они с полицией путаются.
— И швейцаров долой — тоже шпионы!..
— Погромщики дворники!
— Доло-о-ой!..
Седой с трудом успокоил собрание. Елена Егоровна энергично помогала ему, стуча кулаком по столу. Здесь она показалась мне как-то солиднее, строже и даже выше ростом.
— Слово товарищу Инессе Арманд, — объявил Седой.
Из-за стола встала та самая смуглолицая женщина, на которую я обратил внимание при входе в зал. Ее встретили аплодисментами, — значит, слышали не раз.
Она стояла, опираясь о стол президиума, и на диво просто, доходчиво говорила о задачах Союза домашней прислуги. Этот союз должен объединить десятки тысяч людей самых разнообразных специальностей: лакеев, горничных, кухарок, поваров, истопников, нянь, кормилиц — словом, всю мужскую и женскую прислугу, обслуживающую хозяев. Что же касается дворников, то Инесса советовала пока в союз их не принимать, а в дальнейшем будет видно. В заключение она призывала готовиться к забастовке и разрабатывать требования к хозяевам об улучшении жизни домашних работниц, о вежливом обращении, о сокращении рабочего дня, о праздниках и т. п. Ее слушали с напряженным вниманием, с радостными улыбками, одобрительно кивали головами.
Я подошел наконец к столу президиума.
Елена Егоровна обрадовалась:
— От комитета прислали? От большевиков? Так я и знала. Сейчас тут выступят от других партий, а ты давай после всех, только покрепче и попроще, чтобы за сердце хватало.
Я согласился и поздоровался с Седым. Он не сразу узнал меня, пришлось напомнить о встрече в штабе МК. Седой встал с довольным видом.
— Ты пришел очень кстати: я, значит, могу и не выступать здесь. Устал смертельно, четвертый митинг провожу… Да, вот письмо из зала подали. Прочти, пожалуйста, а я пойду.
И он вышел из-за стола, посадив на место председателя Елену Егоровну. Та спокойно приняла бразды правления, как будто для нее это было привычным делом. Вот тебе и кухарка!
«Помогите нам сделать забастовку!»
Я устроился у стола президиума по соседству с Инессой Арманд.
Она улыбнулась мне, как старому знакомому, и, кивнув головой в сторону собрания, шепнула:
— Вы понимаете, что здесь происходит? Люди растут на глазах! Поднимают головы самые отсталые, самые униженные!
Нет, я еще не мог как следует осмыслить все, что увидел и услышал в этой буйной аудитории. Для меня все было удивительно и неожиданно!
Между тем на трибуну один за другим стали выходить ораторы от разных партий и союзов: от меньшевиков, от эсеров, анархистов, Союза женского равноправия и других. Однако никто из них не призывал ни к забастовке, ни тем более к вооруженному восстанию. Значит, все считают невозможным выдвигать боевые политические лозунги в такой отсталой аудитории.
Я заволновался еще больше: не окажется ли выстрелом в воздух мое первое выступление в Москве? Но что это за письмо, переданное мне Седым?
Присев за спинами Инессы Арманд и Елены Егоровны, я наспех пробежал его глазами. Письмо было написано мелким, бисерным почерком.
«Товарищ студент!
Я — горничная. С забастовкой согласна, готова начать хоть сегодня. А вот насчет восьмичасового рабочего дня у нас не получится. Утром надо одеть и причесать барыню, почистить костюм барина, услужить всему семейству за завтраком, обедом и ужином, а в промежутках чай да кофей. Потом надо убрать всю квартиру, а у них восемь комнат. Вечером, глядишь, надо еще раз одеть барыню — в гости собирается, потом раздеть и спать уложить. Им ведь плевать на наше время. Как же тут уложишься в восемь часов? Нам и двенадцати мало».
