Москва слезам не верит - [76]

– Еще балет, – напомнила Людмила.

– Балет – тот же спорт. Только балетом начинают заниматься с шести лет – маленького человека легче приучить к дисциплине. А в спорт приходят подростками. Из бараков, коммуналок. И сразу получают все или почти все. Квартиры, машины…

– Не сразу, – не согласилась Людмила.

– По советским меркам – сразу. Чуть подождала бы – и вам бы квартиру дали. Обычный человек в очереди на квартиру стоит лет двадцать. Получает к пятидесяти. И карьеру делает к пятидесяти, а для этого надо пройти через десяток должностей. А Гурин имеет все: квартиру, машину, аппаратуру, одежду. О большем он и не мечтал. Есть все, можно и погулять. Это тоже мечта русского человека – гулять с размахом, не считая денег. И спиваются, быстро спиваются. Если бы им платили миллион, как за рубежом, можно было бы купить за границей дом, вложить деньги в акции, у нас всего этого нет.

– Дачу можно построить, – добавила Людмила.

– Строить – это долго, необходимы многолетние усилия, а у молодых не хватает ни желания, ни терпения. Откладывают на потом. Но «потом» никогда не бывает. Силы убывают, спорт скоротечен, да и пьянство подрывает даже самое крепкое здоровье. Там деньги вкладывают в картины, в драгоценности. Но чтобы покупать картины, надо иметь вкус, кое-какие знания, да и связи в мире антиквариата. И надо суметь определить молодого художника, картины которого стоят сегодня три сотни, а через десять-двадцать лет будут стоить сотни тысяч. Но это все не для парней из Челябинска.

– А что же для парней из Челябинска?

– Играть пять-семь лет. Жить на всю катушку. А потом возвращаться в Челябинск слесарем на завод и жить дальше. Пить по-черному, потому что он уже видел другую жизнь и знает, что такое не увидит больше никогда. При такой перспективе и я бы запил.

– Что же делать? – взмолилась Людмила.

– Все, – посоветовал Еровшин. – Если любишь – лечить, кодировать, зашивать «торпеду», рожать детей, строить дачу, что-нибудь да отвлечет его от пьянства.

Людмила сделала последнюю попытку. Она договорилась с врачом. Гурин, узнав об этом, наотрез отказался от «торпеды»:

– Не буду, никогда и ни за что!

– Почему? – не поняла Людмила.

– Тогда мне нельзя будет выпить и ста граммов.

– Значит, не будешь.

– А если об этом узнают другие?

– Ну и что? В этом нет ничего стыдного. Это, в конце концов, не сифилис…

– Сифилис не страшен, – возразил Гурин. – Сифилис можно вылечить. А если узнают, что у меня зашита «торпеда», меня могут уговорить выпить, наконец, просто напоить насильно. И я умру.

– А кому надо тебя поить насильно? – испугалась Людмила.

– Как кому? Я же лучший нападающий сборной. Тот же Федулов кого-нибудь подговорит, меня скрутят, вольют насильно водку, мне конец, а Федулов займет мое место в сборной.

Людмила понимала, что у Гурина начались отклонения в психике. Дважды она укладывала его лечиться в психоневрологический профилакторий. Когда он лег в третий раз, стала готовиться к разводу. Сняла деньги со старой сберегательной книжки и переложила на новую – на предъявителя. Потом подала в суд на развод. Гурин обиделся и запил еще больше. Пока он был в профилактории, Людмила довольно скоро нашла обмен: себе однокомнатную квартиру, Гурину комнату в коммунальной. Когда она приехала в профилакторий, слабый и вялый от лечения, Гурин, ни о чем не спрашивая, подписал все бумаги, которые привезла Людмила. Она сама оформила размен, переехала в свою однокомнатную, а вещи и мебель Гурина перевезла в его комнату в коммуналке. Так что, когда Гурин после лечения вернулся в свою прежнюю квартиру, он застал там новых жильцов. Ему дали адрес Людмилы, он приехал к ней, но она его не пустила, Гурин был пьян, устроил скандал, пытался выломать дверь. Людмила позвонила в милицию, и Гурина забрали в вытрезвитель. Его друзья-хоккеисты возмутились таким поворотом событий, наняли адвоката и возбудили дело в суде. Но Людмила заранее советовалась с адвокатом, а суд не нашел ничего противозаконного в ее действиях. Ведь она же привозила Гурина в исполком на получение ордеров. Гурин тогда, ничего не понимая, подписал, где ему сказали, и Людмила отвезла его обратно в профилакторий.

На хлебозаводе тоже обсуждали эту ситуацию. Те, кто помоложе, были на ее стороне, работницы постарше – сторонились, а одна, когда Людмила с ней заговорила, отрезала:

– С суками не разговариваю.

К Гурину на хлебозаводе относились хорошо. Женщинам нравился простой, бесхитростный парень, не задавака, хоть и чемпион мира. А то, что пьет, – беда, конечно, но у многих мужья пили, они же не выгоняли их.

Людмила уволилась с хлебозавода. Теперь у нее была квартира, мебель, самая модная одежда – из той, что Гурин привозил из-за рубежа. Вещи похуже она распродавала, получше оставляла себе. Наконец-то она, как любая москвичка, могла выбирать работу, а не идти туда, куда брали лимитчиц.

После хлебозавода устроилась кассиром на автовокзал, откуда автобусы уходили в рейсы по подмосковным городам. Некоторое время Людмила присматривалась к более опытным кассирам и скоро освоила их приемы. Кассу надо было открыть чуть позже, продавать билеты не торопясь, чтобы скопилась очередь. Приближалось время отправления автобуса, очередь начинала нервничать. И тогда она начинала работать быстро. В спешке уже никто не пересчитывал сдачу. И скандалов не было. Ну, недополучил десять копеек – спешила кассирша, могла ошибиться. В месяц у Людмилы набегало еще три-четыре зарплаты. Появился даже азарт – ни дня без прибыли! И все-таки она нарвалась. Пожилой капитан милиции, который ходил в штатском и работал в Отделе борьбы с хищениями социалистической собственности, в так называемом ОБХСС, составил протокол. Пришлось оправдываться, даже поплакать. Теперь она всматривалась в лица, но капитан, выждав две недели, поставил вместо себя в очередь молодого лейтенанта. Она и подумать не могла, что волосатый парень в замшевой куртке – работник милиции. И снова был составлен протокол. Капитан не возмущался, ничего не требовал, но после их ухода начальник автобусной станции потребовал: