Москва Нуар. Город исковерканных утопий - [24]

Вельцев продолжал щелкать кремнем и молча смотрел на нее. Он слышал, но не слушал ее, прислушиваясь к себе, к ощущению, которое почему-то мыслил как воспоминание: сейчас ему было приятно находиться рядом с ней, как, наверное, ни с кем из прежних его женщин. Это казалось странно и в то же время просто — как клубничный вкус ее помады. Она еще что-то говорила, затем опять поцеловала его, погасила свет и побежала в прихожую.

— Ты… куда? — спросил он через силу.

Лана, обернувшись, крутанула в кулаке ключ-ручку.

— Я же сказала.

— Погоди, — Вельцев собрался встать, — я запрусь.

— Ага, — хмыкнула она, открыв дверь. — А если отключишься — спасателей вызывать? или сразу труповозку? Жди. — Дверь захлопнулась за ней, задвижка дважды стукнула в пазу.

Вельцев, помешкав, закурил, подтянулся на локтях, сунул под голову валик и лег на кровать с ногами. Подвешенный к люстре человечек мерно покачивался в дымных струях…

Задремав, он пришел в себя от собственного кашля.

На потолке плясала паутина. Дым горелой шерсти ел глаза и резал в горле. Выпавшая из пальцев сигарета запалила ворс ковра. Растерев тлеющие волокна рукавом, Вельцев поглядел на часы и недоуменно встряхнул запястьем: он спал больше четверти часа. Тампон отстал от раны, так что кровью напитался не только пуловер под спиной, но и ковер под завернувшимся пальто.

Вельцев осторожно встал с кровати.

— Лана, — позвал он.

Ответом ему была звенящая, какая-то неровная, шероховатая тишина. Думая, что у него заложило уши, он открыл и закрыл рот. Пол крупно и мерно, как в качку, подымался и проваливался под ногами.

Опираясь рукой на стену, Вельцев вышел в прихожую. Входная дверь была по-прежнему заперта. Он посмотрел в глазок, подергал скобу, опять открыл и закрыл рот, и прислушался: где-то далеко, почти на пределе слуха, в этой шероховатой тишине захлебывалась сирена то ли «Скорой помощи», то ли милиции. Неожиданно в кухне раздался телефонный звонок. Вельцев оттолкнулся от двери, но замер на полушаге — второго звонка не последовало, шероховатая тишина поглотила и его.

Он возвратился в комнату и хотел лечь, как снова заголосил телефон и снова оборвался на первом звонке. Пачкая кровью обои, Вельцев пошел в кухню. Ниже груди и выше колен он почти не чувствовал себя, ему мерещилось, что ноги движутся отдельно от тела — то отстают, то торопятся, и оттого так непросто держать равновесие. Свет в кухне был погашен, комнатка озарялась цветными сполохами гирлянды, проложенной вдоль оконной рамы с внутренней стороны. На старом телефонном аппарате, под номеронабирателем, горела желтая лампочка.

Сев к столу, Вельцев взял трубку, приложил ее к правому уху и поджал плечом. Его левая рука, потянувшаяся к клавишам, легла на стол — в трубке раздавались суетливые, перебивавшие друг друга голоса Ланы и бабы Агафьи. Телефон был подключен к линии параллельно с другим аппаратом, которым, судя по отменной чистоте и громкости звука, пользовалась баба Агафья. Голос Ланы, разбавленный слабым эфирным шумом, слышался тише, будто издалека.

— …я, как увидела его, чуть не уссалась со страху, — тараторила Лана, задыхаясь и, видимо, боясь, что ее прервут. — Думала: все, шлепнет. Пукнул Пхукет мой.

— …ну, а так вот с карточкой-то, — в тон ей и почти не слушая ее, говорила баба Агафья, — она из пачпорта у него выпала, а он и не заметил. Я, как вас запёрла, ее в снегу нашла, а дома ахнула: зачем, думаю, с пропиской городской в гостинице селиться, да потом, коли гостиница оплачена, в нашу Тмутаракань лезть? Ну и, не будь дура, пошла телевизором щелкать. А там — матушки-сватушки! — и фотография, и фамилия, и приметы. Номер, куда звонить. — Бабья Агафья громко, с грудным придыхом, чихнула. — Я аж обмёрла.

— А Фаридка когда подвалил… — прыснула от смеха Лана, — после звонка тебе я сразу ему звякнула, смекнула про долг Шарфиков… этот-то как раз в ванной был… ну, и Фаридке-придурку даю знать… — Она ёрнически зашептала: — У этого с Шарфиком на полдвенадцатого стрелка…

— Могла б и на пораньше, дура, — сказала с укоризной баба Агафья. — Они с центровыми чуток под окнами не поцеловались. Мозги есть?

— Ну, ты бы тоже тогда не гнала коней, — огрызнулась Лана.

— Да кто ж знал, что они так быстро заявятся, в пургу-то?

— Вот и не гнала бы. Этот-то все равно бы никуда не делся.

— Откуда тебе знать?

— Оттуда: запал он на меня. Не знаю, почему. Но я эти кобелиные выкидоны всегда чувствую. А скорей всего — чего мудрить — на прошивку очередную мою. Я сама в этот раз такого не ожидала — кровищи было… — Лана помолчала. — Да, а что ты этим сказала, которые на «мерсе» подваливали?

— Ну, так это, — шмыгнула носом баба Агафья, — они не то что без трех мильонов — вообще без копейки были. Я сказала, не пущу. Через мой труп. Ну, смотрю, поняли: не на ту нарвались. Сходили куда-то, пошушукались там, потом, видать, уехали. И вот, перед тобой, звонили опять. Сказали, чтобы ждала — сейчас будут. С деньгами. А твои?

— Кто — мои? — не поняла Лана.

— Ну, душманы Фаридкины.

— Так я чего звоню: порешил этот их, кажись, подчистую. Прикинь?

— Откуда знаешь?

— Сотка ни у одного не отвечает.