Москва-матушка - [14]

раины, но и со всей Руси, кандалами гремя, идут на рынки неволь­ничьи. Неужто страдания их болью в сердце твоем не отзываются?

—      Ин куда хватил. То татар вина, а фряги лишь торговцы.

—      И опять недомыслишь, Мечин. Татарин землю не пашет, хо­зяйство большое даже самый богатый не ведет. Скот пасти, да услужение делать — много ли ему рабов надобно. Ежели бы не фряги, татары давно бы на землю осели, пахали, сеяли, сады расти­ли. А фряги знай свое твердят татарве: «Воюйте чужие земли, бе­рите ясырь, везите больше рабов нам. Мы продадим их за морем, деньги большие вам заплатим». Тысячи, десятки тысяч пленных ве­дут татары, и , все фрягам мало. А ты заладил, словно сорока,— «гсо- умнее нас, строи-и-тели». Оглянись окрест, што они здесь построи­ли? Только крепость Санта-Кристо—и ничего более заметного. А в Кафе что? Тоже только крепость, и то, говорят, руками рабов воз­веденная. В Москве ты давно был?

—      В позапрошлый год ездил,— ответил Егор.

—      Кремль-то, чай, видал? Во сто крат и величественнее, и кра­сивее этой Санта-Кристо будет. И торговле не им нас учить. Для нас слово купецкое, честь — превыше всего. У фрягов же един обы­чай— сумей дружка ободрать как липку. И нож, и обман в торгов­ле ихней — первые помощники. Скажи, почему мы здесь сыздавна держимся и не задавили нас фряги? Ведь на их стороне власть. По­тому что торгуем честно, покупатель с нами дела ведет безбоязнен­но, и в этом наша сила.

—      Резок ты, Никита. Меня обругал всякими непотребными сло­вами, а зря. Рассуди: до генуэзцев скупали рабов у татар венець- янцы, не будь здесь фрягов, придут турки, або ище хто. Так земля эта устроена.

—      Врешь, не так! — воскликнул Никита.— Это море — естест­вом содеянная граница земли русской. Недаром море давние араб­ские времязнавцы русским величают. Придет время, подожди. Без конца разбой татарский русские люди терпеть не будут. И татар, и фрягов, только наживы ищущих, с земли этой вышвырнут.

—      Сего нам не дождать. Зря говорить — только время меледить.

—      В народе, что в туче — в грозу все наружу выйдет. Попомни мое слово — скоро народ наш иго татарское стряхнет и скажет, чья это земля и как она устроена. Тогда, тебе, Егорушка, штаны фряж­ские короткие придется снимать.

—      Не смеялся бы ты надо мной, Никитушка. Приверженностью ко всему русскому только кичишься, а ежели посмотреть...

—      Бороды я не соскоблил. Джорджием вместо Егорки не зозу- ся, веру чту. Меня не упрекнешь!

—      За Ольгой, дочкой своей, смотрел бы лучше. У русских девка до замужества бела лица на свет зря не кажет, а твоя почище лю­бой генуэзки будет. Канцоны с латинянами поет, верхом скачет не

хуже амазонки, а намедни иду я мимо больших крепостных ворот, смотрю — дочка твоя на шпагах с консульским сынком чик да чик, чик да чик. Мысленно ли дело — девке разбойному ремеслу учить­ся. Дождешься вот, принесет в подоле, это уж совсем не по русско­му обычаю выйдет.

Никита долго молчал, обдумывая ответ. Замечание соседа оза­дачило его крепко. То, что дочь его Ольга научилась на коне ска­кать да на шпагах драться,— это уж действительно срам. Это надо пресечь.

—      Спасибо, что прямо, а не за глаза сказал. Правда твоя, за дочерью глядеть не успеваю. Семка да Гришка хоть и ведут тор­говлю, все равно молоды и неопытны. Мечусь меж Кафой и Суро- жем, да и в Москву почаще твоего хожу. Руки до Ольги не дохо­дят. Ужо приложу как-нибудь.

Когда Егор ушел, Никита приоткрыл дверь зала и ггозвал:

—      Кирилловна! Ольга дома?

—      В горенке нарядами любуется. Слава богу, пригожее ее да наряднее и во всем городе нет.

—      Зайди с ней ко мне. Поговорить хочу.

Ожидая дочь, Никита напустил на себя суровость. В душе и вза­правду закипел гнев за своевольницу. «Вот распишу трехвосткой — будет знать».

Но как только Ольга вошла, в зале словно посветлело. Как чув­ствовала она, оделась во все русское, родное, милое. Аксамитовый летник с яхонтовыми пуговицами облегал стройный стан Ольги плотно и красиво. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя алмазными запястьями. Длинные русые косы спускались за спину, на голове золоченый ко­кошник с жемчужными поклонами. Ноги обуты в сафьяновые сапо­ги с голубыми нашивками. «Верно сказала мать — пригожее Ольги нет в Суроже»,— подумал Никита. Смягчилось сердце его, однако виду не подал, решил поговорить с дочерью строго.

Ольга с глубоким поклоном произнесла:

—      Повелел быть, батюшка? Я тут.

—      Смиренна, словно овца,— как мог суровее, сказал отец,— Чувствуешь, что недаром позвал, срамница!

—      Опомнись, отец, што ты плетешь! — всплеснула руками Ки­рилловна.— Да какая она тебе срамница. Девкой в городе не на­хвалятся.

—      Помолчи, старая. Ничего не знаешь ты. Егорка Мечин глаза бесстыдством Ольгиным колет. На шлагах с Яшкой, консуловым сыном, дралась, на лошадях, словно басурман-татарин, скачет, гре­ховодные песни фряжские поет?!

—      Кому веришь, отец? Егорке Мечину. Сам он бесстыдник. Оболгал, поди, нашу Оленьку,— сказала Кирилловна.