Москва и жизнь - [10]

Или: зимой, прикрутив «снегурки» веревками к валенкам, уцепиться железным крюком за борт грузовика и нестись по заснеженной набережной, пока он не свернет вбок или ты себе — шею. Кто-то налетел на оттаявший кусок дороги, шлепнулся, попал под колеса шедшей сзади машины… Все это тоже нормально и неизбежно. Просто издержки. Без них не обойтись.

Однажды я чуть не доигрался. Став коньками на железный лист, ехал за машиной, зацепившись за борт крюком. Лист на ходу начал так сильно раскачиваться, что его то и дело выносило на встречную полосу. Вынесло в очередной раз: смотрю, а навстречу полуторка мчит со страшной скоростью…

Если вы спросите, почему именно в таких варварских и рискованных, а не каких-то разумных и безопасных играх проходили лучшие детские годы, я, ей-богу, не найдусь что ответить. Взрослые — чего не могла понять никакая Вильнер, — именно взрослые, предоставляя нам полную свободу, не только не препятствовали, но даже скрыто потакали этой страсти к опасной игре. С одной стороны, тут выступала неизбежность. Мы росли не только без надзора, но и без элементарных представлений о гигиене, безопасности и прочих полезных вещах. Но с другой стороны, предоставляя нас рисковому и бесшабашному настрою двора, взрослые явно руководствовались каким-то веками отработанным коллективным инстинктом. Так мужчины охотничьих племен берут детей с собой в лес: племени нужен охотник. А уж выживет он или нет, это как повезет.

Впрочем, во всем этом проявлялась одна особенность, в связи с которой наша заботливая врачиха особенно волновалась: дети традиционных общин играли в опасные, но выверенные обычаем игры. Мы же, будучи сынами не только послевоенной разрухи, но и научно-технического прогресса, изобретали новые формы риска и добавляли к известным опасностям неизвестные.

Выстрелы и взрывы

Рядом с нашим бараком стоял старый сарай, в нем мы с братом Сергеем разводили кур. Мы их продавали на Зацепском рынке у Павелецкого вокзала. Туда отнесли красного петуха-красавца и на вырученные деньги купили килограмм сахара. Было это в году 47-м, после отмены карточек. На вырученные деньги купили самодельное ружье без бойка с медным стволом и прикладом, привинченным к стволу. Купили это ружье у соседа, рукодельного мальчишки возраста моего старшего брата по кличке Линусик. Он жил в нашем бараке на втором этаже. Семья его считалась интеллигентной, моя мама служила в ней нянькой и вместе с хозяевами переехала, кажется, из Уфы в Москву.

К этому ружью подходили охотничьи патроны моего отца. Взял я без спроса один такой пустой патрон 16-го калибра, набил его наполовину порохом, наполовину дробью. Попросил одного парня из ремесленного училища сделать боек, все остальное необходимое для стрельбы приделал сам. Получился патрон убойной силы.

Собрал публику и во главе ребят с этим ружьем пошел к водокачке. Рядом с ней находился кирпичный сарай с железной дверью. Поставил перед ней ржавый лист. Отошли все от этой мишени метров на двадцать, я прицелился и сделал выстрел. Меня здорово шибануло. Очнулся на земле. Публика разбежалась. Ствол разорвало, и он стал похож на цветок лилии.

Пришел в себя, и первая мысль: «Кого я убил?»

Стал смотреть — вроде все целы.

Вообще-то пальнуть всегда тянуло: может, война закончившаяся действовала, может, инстинкт какой-то — не знаю. Только желание стрельнуть было неистребимо, прямо чесотка какая-то, честное слово. У нас дома охотничье ружье в комоде хранилось. Мать ушла на работу, а комод не заперла. Хотя, замечу, в доме никто ничего не запирал. Высока была ответственность членов семьи друг перед другом.

Не могли мы с младшим братом удержаться от соблазна, когда ружье вдруг оказалось незапертым, прихватили его — и в погреб. Странно теперь, но почему-то он располагался рядом с выгребной ямой. Забрались мы в него, зажгли свечу — и как шандарахнули!

Народ вокруг перепугался, соседи подумали, что снаряд взорвался. Но это нас не остановило. Перебежками вернулись в дом и из форточки бабахнули из второго ствола по вороне, что сидела на дереве напротив окна. И так случилось, что женщина одна в это самое время белье развешивала. Бросила все и с диким криком «Грабят!», «Убивают!» кинулась в дом. Потом, убедившись, что бандитов нигде нет, она потихоньку пересекла двор, схватила свой таз — и пулей обратно. А вскоре выяснилось, что стреляли «бандиты» Лужковы, хоть мы и замели следы — ружье почистили и спрятали, рожи состроили постные, невиновные. Но разве родителей обманешь! Так что святая расправа ждала нас после возвращения с работы матери и отца.

Хотите еще про «взрывы»?

После войны они стали, собственно, делом обычным. Только ленивый не «тиснет» снаряд с Павелецкой-Товарной, куда приходили с фронта платформы с подбитыми германскими танками и машинами, только полный придурок не сумеет разобрать фашистский трофей. Происходили взрывы обычные, холостые, бывали «большие», с наполнителями. На все существовали свои отработанные рецепты и методики.

Первая задача состояла в том, чтобы, конечно, разобрать снаряд и достать порох. В немецком трофее он располагался, как правило, в виде маленьких стерженьков. Их следовало грамотно распределить: что на взрыв, что на «дорожку» огня. Только новичок делал «дорожку» недостаточно длинной, а потом отбегал как сумасшедший, еле успевая спрятаться. Профессионал отходил достойно, у него времени хватало на все.