Москва и татарский мир - [31]

Как видим, Москва заигрывала с весьма масштабным и неоднозначным политиком той эпохи, надеясь в случае принятия Шейх-Ахмедом предложения великого князя об «опочиве» в дальнейшем (после его отъезда обратно в Степь) воздействовать через него на события в татарском мире. Однако не исключено, что при положительном (для ордынского хана) развитии событий он мог бы «забыть» все «заботы» о нем великого князя и усилия Москвы могли бы окончиться ничем. Здесь важно отметить то обстоятельство, что Москва вела себя как бывший вассал, коварно вынашивающий планы фатальной мести своим прежним сюзеренам; она старалась использовать все возможные варианты своего «внедрения» в степную политику, даже самые маловероятные, не боясь провала.

Неизвестно, как сами татарские династы воспринимали предложения великого князя и его самого как потенциального партнера. Если такие политические фигуры, как последний хан «Престольного владения» Шейх-Ахмед, видимо, не рассматривали московского великого князя и его «русский улус» как приемлемое для себя место (их политические амбиции были выше и нередко затуманивали их разум), то фигуры «помельче» — те, кто правил в Тахт Иле недолго или как соправитель (и, видимо, прочно не ассоциировал себя с этим троном), не исключали выездов к столь «гостеприимному» соседу: хан Саид-Ахмед и его беклербек Хаджике просились к великому князю «на постой». Думаю, общее восприятие татарской элитой московского правителя можно свести к образу временного тактического союзника, которого в случае своего успеха можно не принимать более в расчет.

Несостоявшиеся эмигранты из Крыма (1516–1533 гг.)

Как уже говорилось, весной 1502 г. сильно ослабевшая Большая Орда была полностью разгромлена крымскими войсками во главе с Менгли-Гиреем. В крымском послании в Москву от имени хана Менгли-Гирея было сказано:

Слава Богу, Ших-Ахметя, недруга нашего, розогонив, орду его и все его улусы Бог в наши руки дал²⁷⁰.

После присоединения улусов Большой Орды Крымское ханство резко усилилось, а хан Менгли-Гирей начал именоваться «Великие Орды великим царем».

Ликвидация Большой Орды в 1502–1504 гг.[77], переход ее регалий и функций в позднезолотоордынском пространстве к Крымскому ханству, усиление Московского княжества привели к серьезному изменению конфигурации политических союзов в Степи. Если в XѴ — начале XѴI вв. фактор борьбы с Большой Ордой был решающим для других наследников Улуса Джучи (включая и Москву), то начиная со времени ее гибели на первое место вышло соперничество Крымского ханства с другими претендентами на роль первого преемника канувшей в лето империи. Эту роль постоянно примеряла на себя Ногайская Орда (несмотря на нечингисидское происхождение ее правителей), а позже в борьбу за обладание всем золотоордынским наследством начинает включаться Московское государство. Другие татарские политии, за исключением территориально отдаленного и относительно малонаселенного Сибирского ханства, оказались вовлеченными то с одной, то с другой стороны в эти противоборства, длившиеся с 1520-х гг. до московского завоевания Поволжья²⁷².

Методы и тактики, используемые Москвой в этом противостоянии, были не только военными, но и дипломатическими. Им и посвящен нижеследующий текст.

В 1516 г. в Крыму началась междоусобная война. Против действующего хана Мухаммед-Гирея бин Менгли-Гирея выступил его родной брат Ахмед²⁷³. Будучи, как и Мухаммед-Гирей, сыном Менгли-Гирея, Ахмед являлся калгой — наследником крымского престола. Отношения между братьями были несколько натянутыми, и Ахмед держался дистанцированно от двора хана. Для Москвы, по-видимому, такие события служили сигналом к активизации своих дипломатических усилий.

Кем был Ахмед? К его личности стоит присмотреться внимательнее. Думаю, крымского султана Ахмеда вполне можно отнести к тем, кто мог бы стать во главе Крыма, и в дальнейшем, при реализации данного варианта развития событий, играть значительную роль в позднезолотоордынской политике в целом и во взаимоотношениях с Москвой в частности. Его амбиции, вполне отчетливо прослеживаемые по аутентичным источникам, служат тому доказательством.

Занимавший пост калги при своем брате-хане Мухаммед-Гирее I (1515–1523 гг.) Ахмед, судя по всему, трезво смотрел на политику и личность брата, крепко дружившего с алкоголем (дипломатические документы не оставляют в этом никакого сомнения²⁷⁴[78]), и, соответственно, периодически заводившего дела ханства в тупик: «ты своею мыслью не умеешь» делать дела, упрекал Ахмед хана²⁷⁵. А эти дела, судя по данным тех же источников[79], действительно часто нуждались в корректировке. Периодическое пьянство с «любимыми женами»²⁷⁷, и не только с ними, похмелье на следующий день и, соответственно, невозможность принимать адекватные решения приводили к тому, что, как сетовал Ахмед московскому представителю, «нынеча брат наш (Мухаммед-Гирей I. — Б. Р.) царь, а сын у него царь же, а князи у него цари же, водят им куды хотят (выделено мной. — Б. Р.)», т. е. хан не имеет своего мнения и слушает и сына — султана Бахадур-Гирея, и своих карачи-беков (князей), и, видимо, и других представителей политической элиты ханства. Судя по всему, Ахмед в определенный момент решил взять бразды правления в свои руки, рассудив, что нынешний хан к делам управления не способен. Он стал прикладывать усилия в этом направлении.