Москва и Орда - [51]

Таким образом, с достаточной степенью уверенности можно полагать, что Улуг-Мухаммед находился в Литве не только в конце 1424 — начале 1425 гг., но и осенью 1422 г., во время одоевского похода Борака. В марте следующего, 1423 г. митрополит всея Руси Фотий привозил Витовту духовную грамоту Василия Дмитриевича, в которой великий князь литовский объявлялся в случае смерти Василия гарантом прав его сына (своего внука). А сразу следом за Фотием в Литву отправились великая княгиня Софья Витовтовна, привезшая восьмилетнего Василия Васильевича на свидание с дедом в Смоленск. Очень вероятно, что именно тогда все еще находившийся в Литве (поскольку Борак доминировал в степи по меньшей мере до лета 1423 г.) Улуг-Мухаммед и выдал на имя сына великого князя ярлык. Инициатива в этом, можно полагать, исходила от Витовта, желавшего таким образом еще более оградить владельческие права внука от возможных притязаний со стороны его дядьев с отцовской стороны.

Последний период правления Василия Дмитриевича не был отмечен яркими политическими событиями в московско-ордынских отношениях, но именно к нему могут быть отнесены примечательные явления в общественной мысли, связанные с новым осмыслением побед Дмитрия Донского.

Наиболее ранним памятником Куликовского цикла является, повидимому, "Задонщина" — произведение поэтического склада, созданное в своем первоначальном виде еще до конфликта с Тохтамышем. Автор "Задонщины" вкладывает в уста бегущих с поля битвы татар слова "А на Русь нам уже ратью не хоживати, а выхода намъ у рускых князей не прашивати" — они были актуальны в 1380–1382 гг., отобразили тот общественный подъем, на гребне которого Дмитрий Иванович решился фактически не подчиняться и законному "царю" — Тохтамышу. Что касается летописного рассказа о Куликовской битве свода начала XV в. (дошедшего в составе Рогожского летописца и Симеоновской летописи), то он относительно невелик и не содержит подробностей хода сражения. Рассказ тех же летописей о битве на Воже, несомненно, менее масштабном событии, фактически равен по объему и лишь немного уступает по степени оценки важности победы.

Иное дело — повесть о Куликовской битве Новгородско-Софийского свода, созданная, скорее всего, в конце 10-х или в 20-х годах XV

в. Положив в основу рассказ свода начала XV в., ее автор расширил повествование в несколько раз, внеся в него множество подробностей (достоверность большинства из них не вызывает серьезных 115 сомнений) и усилив пафос оценки победы 116.

Другим произведением, создание которого относится к той же эпохе, явилось Слово о житии и преставлении великого князя

Дмитрия Ивановича, царя русьскаго". В нем также подробно говорится о победе над Мамаем, Дмитрий прославляется как победитель "поганых Агарян". Как и в Повести Новгородской IV — Софийской I летописей о Куликовской битве, Мамаю приписывается желание разорить церкви и извести христианство. Наиболее примечательным является неоднократное (не знающее аналогов во всей предшествующей русской истории) именование великого князя "царем": 1) в заглавии; 2) в словах доноса врагов Дмитрия Мамаю, что "князь великий Дмитрии Ивановичь себе именуеть Рускои земли царя"; 3) в обращении русских князей и вельмож к Дмитрию "Господине Рускои царю"; 4) в авторских словах "еще же дръзноу не срамно рещи о житии сего нашего царя Дмитрия"; 5) в плаче княгини над умершим мужем; 6) в словах "Егда же успе вечнымъ сномъ великий царь Дмитрии Рускыя земля"; 7) в авторском риторическом вопросе "Комоу приподоблю великого сего князя, Рускаго царя?"¹³⁷ Очевидно, в глазах автора "Слова" право на такое титулование давало независимое правление Дмитрия (в 1374–1380 гг.) при отсутствии реально правящего царя в Орде. У самого Дмитрия Донского такие претензии не прослеживаются, речь следует вести об осмыслении событий в конце первой четверти XV в. человеком, который был свидетелем еще одного периода отсутствия в Орде "нормальной ситуации" — времени правления Едигея (около 20 лет в общей сложности).

В целом Василий Дмитриевич по отношению к Орде продолжал политику отца, хотя предпочитал более осторожную тактику (возможно, под влиянием отроческих впечатлений от разорения Москвы Тохтамышем и пребывания в заложниках при ханском дворе). Он признавал свое вассальное положение по отношению к законным ханам. При правлении же временщика-узурпатора великий князь, не стремясь обострять ситуацию (и даже пытаясь использовать ордынскую военную помощь в своих интересах) фактически вел себя как независимый правитель. Главным приобретением Василия стало Нижегородское княжество; получив его в пожалование от ордынского хана, великий князь затем был вынужден отстаивать это приобретение от притязаний местных князей, поддерживаемых Ордой. И в периоды, когда в Орде не было, с московской точки зрения, "законной" власти, он делал это достаточно решительно (походы 1399,1402,1411,1414–1415 гг.).

Глава восьмая В ПРЕДДВЕРИИ РЕШАЮЩИХ ПЕРЕМЕН: ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1425–1462)

При вступлении Василия Васильевича на престол у него сразу же разгорелся конфликт со старшим из дядьев — Юрием Дмитриевичем; поводом для него послужила нечеткая формулировка механизма передачи власти на случай смерти Василия Дмитриевича в завещании Дмитрия Донского: "А по грехом, отьимет Богъ сына моего, князя Василья, а хто будет подъ тем сынъ мои, ино тому сыну моему княжь Василь-евъ оудел". В результате посредничества митрополита Фотия Юрий отказался от своих притязаний, но на время: стороны договорились вынести спор на суд "царя"