Москва, г.р. 1952 - [36]

Однажды в Паланге оказались Гуревичи, которых мама знала очень давно, а я познакомился с ними впервые – и с Володей, и с его родителями, и сразу к ним очень расположился. Этому способствовал следующий случай.

Было начало июля, и я вдруг пришел в страшное волнение: у меня странным образом вылетело из головы, когда у мамы день рожденья – то ли 20 июня, и тогда я просто про него забыл, то ли 20 июля, и тогда надо срочно подумать о подарке. Так повелось, что ко дням рождения родителей, бабушек и дедушек я обязательно должен был подготовить какой-нибудь «творческий» сюрприз – что-нибудь нарисовать, сочинить или смастерить.

После некоторых колебаний я со смущением обратился к Володиному папе с просьбой выяснить, когда у моей мамы день рождения. Мама рассмеялась – ей было приятно, что я так беспокоюсь по этому поводу – и сказала, что 20 июля. Тогда Семен Моисеевич принял самое деятельное участие в подготовке подарка. Был нарисован проект модели трехмачтового парусного судна, подобраны материалы – большой кусок коры для корпуса, суровая тряпка для парусов, толстые нитки для такелажа. Корабль был вовремя построен, торжественно вручен маме и простоял на ее туалетном столике многие годы.

Больше всего меня удивил тогда Володин отец: он проявил такой искренний и последовательный интерес к моей затее, что меня кольнула зависть. Мой собственный папа не был склонен вникать в такого рода проблемы, и я вряд ли дождался бы от него даже малой помощи.

Летом 1967 года в Паланге одновременно с нами были другие друзья моих родителей – Беркины.

Семен Исаакович Беркин был необычайно энергичным, спортивным человеком. Он учил меня играть в теннис и плавать – до этого я никак не мог научиться держаться на воде, хотя меня раза три записывали в бассейн, да и в школе были уроки плавания. Дело оказалось проще простого: уча плавать, меня все время заставляли выдыхать в воду, это была стандартная методика, и у меня ничего не получалось; Беркин мне сказал, что это ерунда и что я могу дышать, как мне удобно, – и я сразу поплыл.

В это же время в Паланге находилась моя одноклассница Лена, в которую я был серьезно влюблен. В один типично прибалтийский, ветреный и пасмурный день мы все отправились на пляж. Жена Беркина сидела, закутавшись в кофту, за дюнами, мама ходила по берегу, а мы с Леной и Беркиным купались. Купаться вообще-то было не положено – вдалеке на спасательной вышке висел предупредительный черный флаг, но вода была не очень холодная, и волны казались не особенно высокими. Дул сильный ветер с берега, и, как обычно при этом бывало, течение тянуло по дну в сторону моря, а песчаное дно было изрыто невидимыми ямами. Зная все это, мы держались поближе друг к другу, но в какой-то момент Лена потеряла опору под ногами, и ее стало быстро утягивать прочь от берега. Я был беспомощен – ведь я только-только научился плавать. Беркин мгновенно понял, что происходит, подплыл к Лене со стороны моря и вытолкнул ее к берегу. Мы выбрались на берег и увидели, что Беркина быстро относит течением в открытое море. Я побежал по пустынному пляжу звать спасателей.

Я вбежал, еле дыша, в помещение спасательной вышки. Там сидели трое мрачных парней, которые сначала, не глядя на меня, сказали, что спускать шлюпку слишком опасно. Я убедил их посмотреть на море: голова Беркина чуть виднелась вдалеке между волнами. Они поняли, что дело нешуточное.

Спасатели выгребли в море, вытянули Семена Исааковича в лодку с помощью спасательного круга на веревке и с трудом подошли к берегу. Беркина поддерживали с двух сторон, у него было абсолютно белое лицо, синие губы. Вызвали «скорую». Пока ему кололи сердечные средства, столпились редкие зеваки. Все это время его жена сидела с книжкой за дюнами и ничего не знала. Когда ее позвали, Семену Исааковичу уже стало немного легче.

Помню наш испуг, от которого мы с Леной, впрочем, быстро отошли: вокруг была масса знакомых, наша жизнь была наполнена множеством веселых событий. А вот Беркин оправиться не смог, и не только психологически. Он надолго перестал играть в теннис, гораздо меньше плавал. Вскоре был и инфаркт, очевидно связанный с этой историей, хотя Семен Исаакович никогда об этом не говорил, во всяком случае со мной. А я ему так и не сказал, что это был первый героический поступок, который я видел собственными глазами: человек едва не погиб, спасая в общем-то малознакомую девочку. Правда, по-настоящему я осознал все это гораздо позднее, когда Беркина уже не стало.

ФРАНЦУЗСКАЯ ШКОЛА

Как и во многих интеллигентных семьях, мои родители считали нужным учить меня с детства иностранному языку. Когда мне исполнилось шесть лет, они решили, что мне пора заняться английским. Мама нашла какую-то немолодую учительницу, и к нам на Арбат стали приходить еще три ученицы, одной из которых была моя кузина Таня. Насколько я помню, мы только и делали, что проходили гласные звуки. Почему-то наша учительница полагала, что для успешного усвоения каждого звука необходимо, чтобы наши родители рисовали картинки к словам, в которых эти звуки встречались. Когда мы проходили, скажем, длинное английское «и», то поздними вечерами, закончив готовку, мама корпела, изображая цветными карандашами «street», «bee», «tree», и «sheep». Надо сказать, она очень хорошо рисовала, но несмотря на мамины замечательные рисунки, после года занятий все, что я знал, был стишок «My kite is white, my kite is high, my kite is in the sky». Родители решили, что такое удовольствие обходится им слишком дорого, и уроки закончились. Но ставить крест на том, что мама с папой почитали своим родительским долгом, они не собирались.