MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [86]

Добробабин танков не видел, а только слышал сквозь ветер отдалённые посторонние звуки. Он по-деловому собрался, поковырялся в кармане, нашёл там алюминевую ложку, завёрнутую в платок. Затем подошёл к лежащему на земле в окопе человеку и вынул у того из кармана кусок хлеба. В другом кармане лежала фотография молодой девушки с длинной косой и солдатское удостоверение на имя Шадрина Ивана Демидовича. Добробабин задубевшими от мороза, чёрными крестьянскими пальцами завернул в платок хлеб, собрал у убитых солдатские книжки, убрал их за пазуху, фотографию выбросил.

Дрались они неплохо, но что ж можно сделать? Оно ведь как? Плетью обуха не перешибёшь. Разве ж можно бутылкой танк поджечь? У фрицев на их участке фронта аж целых четыре танка!

Шадрин получил пулю от Клочкова, когда заявил, что обморозил ноги и ему надо в госпиталь. Теперь он лежал, уткнувшись головой в пустой патронный ящик.

«Если бешеной собаке дать волю, всех бы до смерти загрыз, — думал Иван Евстафьевич. — Собаке собачья смерть. Сам сказал, в спину стреляй. Думает, я его без приказа убить не сумею».

Двоих за дезертирство приговорил в их роте к расстрелу ненавистный Клочков. Неубранные тела лежали в окопе, из которого минуту назад вылезал и сам политрук.

Вдруг до уха Добробабина донёсся слабый стон. Стонал Шадрин. Значит, ещё живой, Иван Демидович.

Добробабин расстегнул шинель, послушал у тёзки сердце. Оно едва слышно стучало. Подтянул к краю бруствера обмякшее, едва живое тело, выбрался наверх и вытянул за собой Шадрина. Один Иван тащил к перелеску другого Ивана, предчувствуя, что не дойти им вдвоём…

Если бы Ивана Евстафьевича спросили, какое сейчас время суток, он не ответил бы. Смешалось и перепуталось всё в воспалённом сознании: холод и суета отступления, отсутствие еды и питья, и ожидание неминуемой смерти. Но в роковой момент сказалась живучесть, «непотопляемость», крестьянская косточка. Поэтому Клочков лежит сейчас лицом вниз, а он, боец Красной Армии Добробабин, уходит в тыл из сущего ада. «Давай, Ваня, помаленьку, авось и заметют нас свои… Что ж ты тяжёлый-то такой»?

Впереди, в каких-то пятистах метрах от окопа танкисты Вермахта тем временем открыли люки своих танков. Танки были чехословацкого производства, но простые и надёжные. Своих, немецких, не хватало.

«Глуши моторы», — раздалась отрывистая команда на немецком языке.

— Колонна грузовиков с топливом и питанием застряла где-то, — принялся объяснять старший.

Немецкий офицер стоял перед солдатами, выглядел он совсем молодым. Черты лица имел тонкие, слишком красивый «ненастоящий» для войны, которую вела в России его армия.

— Разобъёмся на две группы и попытаемся найти грузовики. Радиосвязь мы потеряли полчаса назад. Значит, армейский «Опель» километрах в пяти отсюда. Идти будем только вдоль того, что называют здесь дорогами. Да поосторожней, у русских имеются на вооружении кавалерийские части. В такую метель нарваться на них — верная смерть.

Он отдавал себе отчёт в том, что, заглушив моторы, из-за проклятого мороза они скорее всего не смогут запустить их вновь. Но и дальше двигаться не представлялось возможным. Из-за метели они, похоже, заблудились. Линии фронта не было вообще.

Офицер сложил карту и убрал её в нагрудный карман. Открыл крышку карманных часов, поглядел на циферблат. Четыре часа, скоро наступят вечерние сумерки.

— Как поздно!

Серебряная крышка захлопнулась. Надпись на крышке часов гласила: «Au combattant blanc de son oiselet»[16].

Офицер задумался на долю секунды. Его грызли сомнения, но, чтобы подбодрить солдат, он весело добавил:

— Фюрер ставит перед нами невероятные задачи. Однако же неразрешимых задач не бывает. Поглядите на карту, — он снова развернул бумагу, — Мы уже у самой Москвы.

Потом небольшой отряд двинулся в путь. Молодой офицер с бледным лицом и тонкими чертами лица вспоминал Париж июня 1940–го года, лёгкую войну с французами и его бурный, сладкий, как вино, настоящий предвоенный роман со смуглой дикаркой Сесиль. Она была мулатка из Южной Америки, плохо говорила по-французски, а он не знал её наречия. Она танцевала в кабаре, ему оставалось лишь смотреть и восхищаться. Такое чудо природы встречается один раз в жизни. Суждено ли им будет увидеться вновь, или она пропала для него навсегда? Он никогда не забудет мускусный запах её пота и бисеринки пота на верхней губе, он поклялся себе искать Сесиль, если вырвется отсюда. Как бы то ни было, серебряное воспоминание о ней он теперь носил в левом верхнем кармане куртки.

Ветер нещадно бил в лицо и ослеплял идущих. Ему вдруг показалось, будто бы Сесиль летит к нему в образе бабочки-махаона. Он принялся рассматривать побелевшие от мороза пальцы, по которым, медленно перебирая лапками, ползёт махаон.

Бабочка вздрагивала крылышками, поднимала их кверху. Но самое удивительное состояло в другом. При помощи этих двух бархатных кусочков бабочка умела летать!

Командир группы танкистов понял, что начинает сходить с ума. Если этот бред не прекратить, конец наступит всем. Он запретил себе открывать часы и заставил мозг направить мысли в иную сторону, буквально вгоняя себе в голову, что Любовь и Красота есть абстрактные понятия. Как абстрактные понятия они существуют на войне внутри нас и помогают тем самым выживать и бороться в ледяной пустыне, коей является Россия.