MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [32]

Кардашка, напротив, был чёрен, с карими глазами, неконтактен, говорил густым басом, смотрел сверху вниз и всегда мимо собеседника. Казалось, окружающие ему неинтересны вовсе. Его слова, сказанные о других людях, окрашены были насмешкой или злобой. Сейчас, умудрённый жизненным опытом, я бы, наверное, ничего необычного в его характере не усмотрел. Единственный ребёнок из интеллигентной семьи, где мама, папа и бабушка с любимого чада пылинки сдувают. Социализация у таких людей происходит крайне поздно, в семейной жизни они несчастливы. Тогда же Кардашку окружал ореол некоей тайны. О себе он никогда ничего не рассказывал. Зато этот мизантроп всегда ходил при деньгах. Где он их добывал и чем занимался, никто не знал. Хотя, может, Андрея он и посвящал в свои дела.

Швейцарцы приехали, как мы и намечали, в середине июля. Мы разместили их по семьям. Каждый день у нас был распланирован. Иностранцев водили не только по Кремлю и окрестностям, у нас были организованы автобусные экскурсии по Золотому Кольцу, забронирована гостиница в Ленинграде. Я тоже ездил туда с группой на три дня. Всё шло гладко.

Единственный неприятный инцидент, произошёл в Москве, незадолго до отъезда группы. Командир пару раз говорил нам, что неплохо бы устроить «пикничок», сводить иностранцев куда-нибудь в лес, на природу.

Мы не возражали и решили устроить прощальный пикник в Серебряном Бору с купанием и едой на природе. На этот пикник зачем-то явился Кардашка. До этого момента я и не подозревал, что он вообще в нашей группе. Когда мы приехали в Серебряный Бор и выбрали место, светило солнце, погода звала освежиться. Искупаться иностранцам сразу захотелось. Многие полезли в тёплую воду. Надо, наверное, отметить, что Серебряный Бор — известное место отдыха москвичей. Мы разложили покрывала на траве, Левончик и Каренчик стали готовить шашлыки, кто-то доставал выпивку.

Тут оказалось, что к спиртному Кардашка был не равнодушен. Он, не дожидаясь приглашения, смешал армянский коньяк с водкой, выпил стакан или два и мгновенно потерял над собой контроль. Он не орал песни и не дрался. Он вёл себя внешне прилично, тихим голосом Кардашка стал предупреждать швейцарцев, что купание в Москве реке опасно для жизни, что река отравлена химикатами, а организация пикников в неустановленном месте карается крупным штрафом. Когда до швейцарцев дошло, что Кардашка пьян, было поздно: купаться они больше не желали из страха оказаться отравленными. Мы пытались убедить наших гостей в обратном, нас не слушали, наш заключительный аккорд прощания с отдыхом на природе и купанием оказался холостым выстрелом. Окрылённый первым успехом, Кардашка выпил ещё и приступил теперь уже к крушению посуды. Он встал на нетвёрдые ноги и закричал что-то вроде:

— Да здравствует Сталин и Красная Армия! Зачем ты вступил на путь войны, американский империализм?!

С этими словами он пошёл по любовно накрытым армянами покрывалам, наступая в еду. Я понял, что сейчас случится катастрофа…

— Держи его! — крикнул я Каренчику и вскочил, пытаясь задержать пьяного.

Каренчик уже летел наперерез.

— Стой! Погоди, я что-то важное тебе сейчас скажу! — заорал он Кардашину.

Вдвоём, держа Кардашку за обе руки, нам удалось вытолкать его с покрывала и довести до ближайших кустов. Наш соперник был хоть и нетрезв, но выше нас на две головы.

— Что тебе надо? Я отдыхаю, ты не въехал? — пробасил Кардашка, не понимая, что уже вынес себе смертный приговор.

— Держи его крепче, — скомандовал Каренчик, и мы потащили врага дальше. Когда наш импровизированный стол, уставленный едой, скрылся из глаз, Каренчик крикнул: «Лови!»

Он вытянул указательный палец вверх, Кардашка уставился на него и в ту же секунду вскрикнул от удара ногой.

Через минуту или две дело было закончено. Мы отволокли нашу жертву в кусты и положили отлежаться. А сами вернулись назад. За нашим импровизированным столом мы переглядывались, но, кажется, никто ничего не понял. Тут я предвижу вопросы щепетильных читателей, как мы вообще могли докатиться до такого?

Отвечу сразу по существу. Угрызений совести я не испытывал. (Думаю, Каренчик тоже.) Действовали мы в согласии со складывающейся обстановкой, защищали своё достоинство доступным способом.

К концу пикника молчаливый и испуганный Кардашка с фонарями под глазами вышел из леска на поляну у реки, молча забрал свои купальные вещи и отправился домой. Так завершилась московская часть обмена. Наши гости уехали довольными, а мы стали собираться в дальнюю дорогу.

— Приглядите за Кардашкой, — напутствовал нас командир в своей семейной комнатушке. — И чтоб без мордобоя там.

— Пусть только ещё выползет, — ответствовал Каренчик и делал угрожающие движения руками.

Потом командир по очереди обнял нас, и выпроводил к двери. Когда я подошёл попрощаться, Ивашкин подвёл меня к своему письменному столу, вытащил из ящика тёмно-коричневый флакон из-под какого-то лекарства и вручил мне. К флакону прикручен был резинкой листок бумажки. На бумажке стояло латинскими буквами длинное название, потом ниже имя, телефон и адрес получателя флакона в Швейцарии.

— Смотри, не потеряй эту штуку. Головой отвечаешь. Позвонишь вот по этому номеру, по-английски ты лучше всех в группе говоришь. Договоришься, встретишься, отдашь человеку точно в руки. Спросишь, что ещё от Ивашкина надо. Понял?