MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA - [20]

— Бельё и на спинке стула хорошо сохнет, — объяснял ветеран. — Мы, старое поколение, не такие, как вы, молодёжь.

— Ты технолог, строитель, хоть и бывший. А гвоздя сам в стенку вбить не можешь, — не унималась дочка. — Мне приходится самой всё делать.

Вначале Германн Соломонович обиделся на такие слова и решил с дочерью не разговаривать. Но потом поразмыслил и решился на нововведение.

Он подошёл к делу как профессионал, хотя и бывший. Цепкин измерил рулеткой одну стену комнаты, потом другую. По теореме Пифагора вычислил гипотенузу. Поперёк кухни, по диагонали, он повесил верёвку. Длина её была вычислена математически. Оба конца верёвки крепились к огромным гвоздям. Гвозди нашлись на близлежащей стройке, и их пришлось специально вбивать в стенку молотком.

Дочь с её неверием в инженерные способности отца была посрамлена.

Как-то раз Клара, Женька и Германн Соломонович сидели на кухне и ели суп, приготовленный Кларой отцу. По кухне бродила Психея. Она принюхивалась, потом залезла на колени к Женьке.

— Папа, может, уедем в Израиль, сколько можно вот так сидеть? — Клара уже не в первый раз заговаривала на эту тему. Но Германн Соломонович и ухом не вёл.

— Зачем я поеду в Израиль, когда умереть можно и здесь?

— Тебе смешно думать о смерти, папа. У тебя даже инфаркта ни одного не было, — сказала Клара наставительно и посмотрела отцу в глаза.

Цепкин продолжал стучать ложкой. Разговор, вернее, тон разговора ему не нравился. Кошка огляделась, спрыгнула с Женькиных колен и ушла по своим делам.

— Со мной, я думаю, вскоре должен случиться инсульт. Поскольку я имею повышенное кровяное давление, а собственная дочь гонит меня в могилу. Я умру, и душа моя превратится в точку.

— Ты умрёшь, превратишься в точку. А мы с Женей останемся. Подумай о нас, или внучку тебе не жалко? — у Клары имелись веские доводы.

— А Психею куда я дену, Клаша? На помойку выброшу? — не сдавался Цепкин.

— Причём здесь твоя Психея? — крикнула Клара. — Ты не понимаешь, где живешь и ради кого?

— Я понимаю, — защищался он, и полушёпотом сознался в своей политической неблагонадёжности, — у нас многие говорят, если б Гитлер не напал, Сталин бы евреев вывел. Хорошо ещё, так отделались.

— О, Господи, — только и смогла сказать дочь, — послал же ты мне папашу.

Потом замолчала, но не успокоилась. Наоборот, через неделю она пошла на отца в решительное наступление.

— Папа, чего ты дожидаешься? Пока в Сибирь тебя вышлют? — заявила она.

— Я верю в добрый характер русского народа, — защищался Германн Соломонович, — народ выселения евреев не допустит.

Клара встала, залезла в сумку и выложила на стол свежий номер газеты «Колокол», органа особенно патриотически-настроенной части русского народа. Передовая статья газеты требовала немедленного выселения, причём именно евреев.

— Мне надоело, если не поедешь с нами, заберу ребёнка и уеду отсюда одна. Твоё сопротивление бесполезно.

Конфликт с дочерью мог вот-вот разразиться. Цепкин чувствовал себя защитником Сталинграда, оставленным в городе без патронов. На него, словно тяжелый немецкий «Тигр», надвигалась Клара.

Цепкин не выдержал. Он пообещал подумать. Из «Тигра» ответили, что времени на раздумья даётся немного — два дня. Это был ультиматум.

По истечении срока ультиматума собрались вчетвером на кухне у Германна Соломоновича: дочь, внучка, кошка и сам Германн Соломонович.

— Я, в принципе, согласен, — выдавил он из себя, — делай, как знаешь, Клаша.

Цепкин тешил себя мыслью, что его решение согласиться на отъезд принято ради детей. Его жизнь прожита, говорил он сам себе, надо дать дорогу молодым, им не мешать, а помогать.

Надо отдать ему должное: на подобный шаг способен не каждый, а только любящий своих детей родитель.

Тяжёлый «Тигр» разогнался и устремился вперёд. Казавшиеся неприступными бюрократические запоры разлетались в стороны под его мощной бронёй. Клара унаследовала от матери умение принимать решения и доводить их до конца. Поездки в посольство, сбор документов и справок проходили в форсированном темпе. Посольство довольно быстро дало зелёный свет.

В один прекрасный вечер капитан Ланской принёс на собрание газету «Колокол». Появление такой газеты в Волгограде не могло остаться вне его поля зрения. Капитан прикрепил её на стене рядом с «Непобедимой и легендарной». Цепкин «Колокол» сорвал и выбросил в унитаз. Но Ланской прицепил запасной экземпляр снова на прежнее место. Настроение у Германна Соломоновича окончательно упало. И тогда на собрании ветеранов, честно глядя Ланскому в глаза, он объявил о своём решении.

— Не я этого хотел. Вы сами меня вынуждаете.

Решение Цепкина об эмиграции было воспринято всеми без эмоций и скандала. Личное дело каждого, где и как жить. Но, сходив на собрания ещё несколько раз, Германн Соломонович почувствовал, как изменилось к нему отношение. Ланской и другие читатели «Колокола» давно ожидали от Цепкина подобной выходки. Остальные внешне никак не реагировали. Но никто не спрашивал теперь про остеохондроз, не кричал, хлопая по плечу: «Ну, как живёшь?». Ему не протягивали руки, а протянутую им руку с неохотой в ответ пожимали. Его избегали. Цепкин понял, что ветеранский клуб для него отныне и навсегда закрыт. Здесь его считают предателем.