Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942) - [114]

И вот я остался один, раненный в голову и руку. И танки прибавили счет… Уже 23 машины. Возможно, я умру. Но, может, кто-нибудь найдет мою когда-нибудь записку и вспомнит героев. Я из Фрунзе, русский. Родителей нет. До свидания, дорогие друзья. Рядовой Александр Виноградов".

Записку эту с волнением читают сегодня посетители музея. Такие реликвии Великой Отечественной войны обрели права и власть обелисков.

У села Ильинского на Варшавском шоссе сохранились железобетонные остатки старых дотов. Заросли травой и кустарником полузасыпанные, обмелевшие окопы и траншеи на обочинах шоссе. Тут стояли насмерть курсанты подольских военных училищ.

Сорок четыре года отделяют нас от памятного дня, который с пожизненной горечью вспоминал Константин Симонов:

Тот самый длинный день в году

С его безоблачной погодой

Нам выдал общую беду

На всех, на все четыре года.

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что двадцать лет и тридцать лет

Живым не верится, что живы.

А к мертвым, выправив билет,

Все едет кто-нибудь из близких,

И время добавляет в списки

Еще кого-то, кого нет…

И ставит,

ставит

обелиски…

Да, время добавляет в списки еще кого-то, кого нет…

Несколько лет назад следопыты музея боевой славы "Строка, оборванная пулей" (поселок Рыбное Дмитровского района Московской области) разыскали могилу поэта Николая Майорова. Политрук пулеметной роты 1106-го полка 331-й стрелковой дивизии погиб 8 февраля 1942 года на дальних подступах к Москве. Поиски шли долго и безрезультатно по вине полкового писаря, который вместо деревни Баранцево написал в боевом донесении Баренцево. Следуя боевым путем полка, нашли деревеньку Баранцево в 17 километрах от Гжатска (ныне город Гагарин), нашли участника боя, нашли на опушке леса могилу; здесь оборвалась жизнь политрука Майорова.

Семья Гагариных, в том числе восьмилетний Юра (1 сентября 1941 года он собирался в первый класс), жила неподалеку, в деревне Клушино. Спасаясь от обстрелов, Гагарины отрыли на огороде землянку, отец сложил печь, там семья и ютилась.

Доверяясь символам, можно сказать, что политрук Майоров огнем своего пулемета гнал фашистов с гжатской земли, вызволял от немцев и боролся за жизнь, будущее Юры Гагарина, его семьи, его земляков…

Прекрасны строки Николая Майорова:

Мы все уставы знаем наизусть.

Что гибель нам? Мы даже смерти выше.

В могилах мы построились в отряд

И ждем приказа нового. И пусть

Не думают, что мертвые не слышат,

Когда о них потомки говорят…

Да, мертвые слышат, когда мы, потомки, рассказываем об их подвигах, воздаем им почести, каких они заслужили.

Много улиц, площадей, бульваров названо в столице именами героев Московской битвы — и маршалов и рядовых. На зданиях, где формировались дивизии народного ополчения, — мемориальные доски. Памятные таблицы на стенах домов, где когда-то размещались госпитали, где страдали от ран защитники Москвы. Есть и памятник медицинской сестре.

Могилы не только на подступах к Москве. Их множество на калужской, калининской, а еще больше на смоленской земле, все это — предполье подмосковного сражения.

Осенью 1941 года в окружении под Ельней сражались московские дивизии народного ополчения. Мы не обходим памятью братские могилы в многострадальной Ельне, откуда ведет свою родословную советская гвардия. Там, где покоится прах 7800 безымянных защитников Москвы, возвышается стела. На ее верхушке свили гнездо аисты. Совсем как на кровле крестьянской избы, где попахивает дымком уютного человеческого гнездовья. Исстари в народе гнездо аистов — символ бескорыстного доверия пернатых к человеку. Снизу к ним доносится благоухание цветов. Небо простирается над гнездом и братскими могилами.

Столько же горя впитала в себя подмосковная земля, когда шли ожесточенные бои у порога города.

Тесно в братских могилах на Бородинском поле, под Юхновом на берегу Угры, под Волоколамском, в Наро-Фоминске, в поселке Рогожинском под Тулой, в селе Ильинском, под Зайцевой горой, в Можайске, в деревнях Акулово, Юшково, Петушки, в Гжатске, в Солнечногорске, на берегах канала Москва — Волга, в Красной Поляне, в Крюково и во многих других пунктах…

Командир батальона 1073-го полка панфиловской дивизии Баурджан Момыш-Улы достал из планшета и развернул новый квадрат карты. От Крюкова до окраин Москвы двадцать с небольшим километров. Для танков это совсем немного — один бросок.

"По привычке прежних отступательных боев, — пишет Момыш-Улы, — я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы, где можно было бы зацепиться, и… этого рубежа не нашел…"

Момыш-Улы перочинным ножом отрезал часть карты юго-восточнее Крюкова и велел сжечь.

— Как? — переспросил адъютант, голубоглазый Петр Сулима.

— Сожгите, — повторил командир.

Адъютант "посмотрел на меня с недоумением, — вспоминал Момыш-Улы, — но секунду спустя понял. Для чего нужна карта? Для ориентировки… Нам не понадобится ориентировка в дорогах, речках, населенных пунктах, что лежат позади Крюкова… Мы или отбросим немцев, или умрем под Крюковом".

Чиркнув спичкой, Момыш-Улы зажег отрезанный кусок.

Оба молча смотрели, как горит карта, "как исчезают, превращаясь в черный прах, названия шоссейных дорог и проселков, ведущих к Москве".