Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942) - [108]

При разгроме немецкого штаба разведчики нашли приказ по 512-му пехотному полку вермахта:

"Всякий раз оставляемая нами местность должна представлять собой зону пустыни. Чтобы произвести основательные разрушения, надо жечь все дома… Каменные постройки взорвать. Подвалы уничтожать. Мероприятия по созданию зоны пустыни должны быть беспощадны, полностью подготовлены и выполнены".

Фашисты немало преуспели в своем старании превратить Подмосковье в "зону пустыни". Полностью уничтожили 640, а частично 1640 селений, сожгли Истру, Верею, Рузу, Наро-Фоминск, Боровск, Можайск. Было уничтожено около 1000 школ, 400 больниц, около 700 очагов культуры, 450 детских учреждений. После изгнания оккупантов из районов Московской области там осталось 1,6 процента крупного рогатого скота, 1,2 процента овец и на все освобожденные районы 17 свиней.

Среди слагаемых, которые способствовали успеху нашего контрнаступления под Москвой, было еще одно, не принятое в расчет немецким командованием. Тем не менее это слагаемое являлось нашим весьма существенным "неприкосновенным боезапасом" — ненависть к палачам за их злодеяния.

Я стреляю — и нет справедливости

Справедливее пули моей!

Сознание своей справедливой миссии позволяло нашим бойцам превозмогать крайнюю степень усталости, мобилизуя остаток сил. И чем больше кровавых следов оставляли завоеватели, тем больше было упорство освободителей, шагавших, бежавших вдогонку за врагом, тем больше была их готовность к самопожертвованию.

Осознанная, устойчивая непримиримость к оккупантам, способность народа вынести самые тяжелые испытания и не утратить, а закалить волю к борьбе не были предусмотрены планом блицкрига.

Кроме Александра Матросова, закрывшего телом амбразуру и заставившего замолчать вражеский пулемет, такой подвиг совершили более 300 добровольцев-подвижников.

Подвиг Виктора Талалихина, который пошел в московском небе на ночной таран, повторили в годы войны около 600 человек; половине удалось сохранить свою жизнь.

Более ста воинов, жертвуя жизнью, бросались с гранатами под танки.

Десятки героев подорвали последней гранатой себя и фашистов.

Свыше 350 последователей летчика Гастелло в предсмертную минуту превратили свой самолет в огненную торпеду и направили ее на колонну танков, машины с мотопехотой, батареи, воинские эшелоны, склады боеприпасов и горючего, вражеские корабли.

Какой взрывчатой силой оказались эти невиданные подвиги! Никто из фашистских главарей не мог предположить, сколь губительным будет подавляющее воздействие таких подвигов на солдат вермахта…

А воинов воодушевляли и слезы советских людей, вызванные горькими утратами, и слезы радости, восторга, гордости на глазах людей, вызволенных из немецкого рабства.

Многих генералов, офицеров и солдат вермахта, кто остался в живых после Ельни, Можайска, Ясной Поляны, Вязьмы, ждала расплата в последние дни войны, когда Красная Армия один за другим нанесла ряд стратегических ударов. Победный итог операции "Багратион" — освобождение Белоруссии, части Латвии, Литвы и выход к границе с Восточной Пруссией, и сокрушительный разгром группы армий "Центр". Это произошло в лесах под Витебском, Могилевом, Бобруйском, под Минском, в самом Минске и западнее его.

17 июля 1944 года 57 600 немецких военнопленных по приказу Верховного Главнокомандующего привезли в Москву, для чего потребовалось 50 эшелонов. Все это вшивое воинство прошло по 20 человек в ряд бесконечно длинной колонной по Ленинградскому шоссе, улице Горького и Садовому кольцу. Их плачевный "марш" продолжался более трех часов.

Впереди шли 19 генералов, которым были оставлены ордена, и 600 офицеров — некоторые в перчатках. Кто понуро опустив голову, кто вызывающе и нагловато улыбался. Иные шли с независимым видом, глядя только перед собой, иные прихрамывали, другие, любопытствуя, вертели головами, внимательно оглядывая город и удивляясь тому, что Москва встретила их невредимая, целехонькая, без видимых следов бомбардировок.

Берлинское радио истошно фантазировало, уверяя немцев, будто Москва сильно разрушена. Еще в августе 1941 года оно вещало:

"Сильные соединения немецкой авиации каждую ночь подвергают уничтожающей бомбардировке этот важнейший индустриальный центр страны… Кремль и почти все вокзалы разрушены, Красной площади не существует. Особенно пострадали промышленные районы. Москва вступила в фазу уничтожения".

О подобной радиобрехне фронтовой поэт Михаил Светлов говаривал: "Передачу ведет барон Мюнхгаузен".

Горожане густо заполнили тротуары. Все, кто прошел в тот солнечный июльский день по Москве, носили одинаковую форму с душегубами, поджигателями и вешателями, и уже одно это не могло вызвать к ним жалости.

Тяжелый запах давно немытых тел, грязной одежды висел над серо-зеленой, устало шаркающей колонной. А по ее следам медленно двигались поливочные машины, смывая вшивую грязь.

Москвичи провожали немцев суровым молчанием. Сочувствия не было. Но никто извернувшихся в Германию не мог упрекнуть советских людей в жестокости к военнопленным…

Военные преступники, такие, как фельдмаршал Кейтель, не могли рассчитывать на снисхождение. Он носил элегантные перчатки, но разве он мог скрыть, что руки у него — по локоть в крови? И казнь его по приговору международного суда в Нюрнберге была справедливой.