Москва – Берлин: история по памяти - [6]

Постирать белье и починить одежду девушки могли только вечером и по воскресеньям. И только хорошие хозяева позволяли для этой цели брать немного теплой воды, а нет — так приходилось стирать в холодной. Если штопка затягивалась, нужно было жечь свои собственные свечи. Так заведено было почти везде. Даже ткань, через которую цедят молоко, и ту приходилось стирать в холодной воде.

* * *

В один прекрасный день я обнаружила, что на груди у меня выросли два холмика. Я страшно перепугалась, но спросить ни у кого не решилась, чтоб не засмеяли. Я знать не знала, как это получается, но день ото дня они становились все больше. Каждый раз во время мытья оказывалось, что они еще подросли. Меня это очень беспокоило. На ощупь они были мягкими, и я решила, что внутри воздух. Открыла шкатулку с шитьем, достала тонкую иголку и проткнула себе грудь, чтобы воздух вышел наружу. Но это оказалось больно. Тогда я обрадовалась, что они хотя бы сами по себе не болят, и уж наверное Небесный Отец знает, зачем они нужны. Мне захотелось узнать, как у других женщин, есть ли у них такие же. Я стала внимательно смотреть по сторонам и увидела женщину, у которой эти холмики были даже намного больше, чем мои. Это меня чуть-чуть успокоило.

Как-то раз отец принес яиц директору школы. Его жена отдала нам груду старого тряпья, по большей части рваного. Но я-то могла все залатать. Так у меня появились первые штаны, правда, у них не доставало ширинки, и я ее вшила. Еще там были подушки — когда я их заштопала, они у нас стали самыми нарядными. Люди меня часто хвалили, потому что у нас всегда было прибрано, даже лучше, чем в некоторых домах, где были матери. Отец меня тоже хвалил. Отчего я становилась только прилежней. <…>

Однажды, когда мне было четырнадцать, у меня внезапно промокли штаны, и я подумала: это еще что? Мне же совсем не хотелось в туалет! А когда увидела, в чем дело, пришла в ужас. Святые угодники, я, наверное, скоро умру, подумала я и вспомнила о маме, у которой так же шла кровь, прежде чем она умерла. Я забралась в укромное местечко и горько заплакала. Через некоторое время меня хватились и стали повсюду искать: в хлеву, в доме, в сарае… Тогда я вышла из своего укрытия, и все увидели, что я зареванная. Стали меня спрашивать, что случилось. Я ответила, что это из-за сильных болей в животе. Отец сказал, мол, не так уж это и страшно, умереть ты не умрешь. Я промолчала. Из старого коричневого одеяла я сделала себе нашлепку и пришпилила ее безопасными булавками, а потом кровотечение само собой прекратилось. Я все выстирала и украдкой повесила сушиться вместе с другим бельем. Снова я была весела, потому что осталась живой. Правда, через некоторое время это началось снова, но так страшно мне уже не было — ведь после первого раза я не умерла.

Как-то я пришла за фунтом сахару к жене лавочника, которая была повивальной бабкой. Она стала расспрашивать, начались ли у меня уже кровотечения. Сказала, что это бывает у всех женщин, да еще подарила мне специальный ремешок и к нему — несколько женских накладок. Теперь я была во всеоружии, и к тому же мне кое-что объяснили.

Изредка заходили соседские дочки и прочие девушки рассказать о своем житье-бытье. Они ходили на танцы с братьями и работниками — по вечерам у нас играла гармоника, и все очень веселились. Я спросила у отца, не позволит ли он мне тоже пойти, но он не разрешил. Пока в доме останутся хоть одни драные штаны, ты у меня никуда не пойдешь, вот как он сказал. Поразмыслив, я поняла, что так мне никогда не уйти, ведь рваные штаны в доме были всегда, и очень расстроилась. Подруг у меня тоже не было, потому что я была очень бедна, все девушки говорили: быть тебе в девках, потому что вечно торчишь дома. Так прошло несколько лет.

* * *

Мне было уже восемнадцать, когда к отцу пришла мать Маередера и сказала, мол, у нас в доме будет свадьба, и ты должен отпустить туда дочку. Отец ответил, что отпустить меня не может, потому что иначе ему пришлось бы купить мне платье. На это мать Маередера сказала: «Сама куплю, а дочке твоей и так приходится много работать, хоть раз можно ее и порадовать». Тогда отец все же сам купил новое платье, и мне в первый раз разрешили пойти на свадьбу.

Это была большая семья, поэтому гостей на свадьбу пришло очень много. Некоторых я знала по школе — и девушек, и парней. За соседним столиком сидел некто по имени Конрад. Я с ним была дружна еще со школы. Он пригласил меня на танец, хоть я и не умела танцевать. Во время перерыва к нам подошел его приятель. Оба всего несколько недель назад вернулись из трудовых отрядов[4], и Конрад взял с собой друга на свадьбу. Звали того парня Альберт. Вышло так, что я и с ним немного потанцевала. После танцев они позвали меня за свой стол. Но сперва я должна была спросить у отца — он был неподалеку. Отец разрешил. За тем же столом сидело много молодых людей, они шумели, смеялись и шутили, мне тоже было очень весело. Они заплатили за мою закуску и всячески меня развлекали.

В течение вечера гости перешли в ближайший трактир и там стали пить еще больше. Каждому из приглашенных гостей полагалось выбрать себе девушку. Особенно почетным считалось, если тебя выберет шафер. Шафером был брат жениха, и его выбор пал на меня. Теперь я сидела на специальном месте, хоть и не могла понять, как это все получилось.