Московское воскресенье - [56]
— Вот, — сказал переводчик, — иди и всем показывай эту бумагу, никто твоей коровы не тронет, при немцах крестьяне должны богатеть.
— Богатеть? — усмехнулся старик. — Нам не до жиру, быть бы живу, только бы перетерпеть…
— Цыц! — крикнул переводчик. — Чего растявкался? Получил бумажку и убирайся!
Старик гневно взглянул на него: «Фу ты, дьявол, и этот уже глотку драть начал, тоже новый начальник. А был всего-то Васька Вор, в девятнадцатом году пришел из немецкого плена и ходил в дезертирах, потом за воровство в тюрьму попал, а теперь, гляди, хозяйничать будет над нами…» Старик озлобленно выругался, нахлобучил шапку и ушел.
Дойдя до своего двора, он увидел распахнутые ворота. Старуха, плача, указала, куда солдаты увели корову. Старик побежал за ними к сараю и увидел, что корова уже лежит с распоротым брюхом, а белобрысый солдат, оголив руки, вытащил дымящиеся на морозе кишки, бросил их на снег и стряхнул кровь с пальцев.
Старик скомкал бумажку офицера, бросил ее в лицо солдату и побежал назад.
— Зарезали! — закричал он, вбежав в избу. — Зарезали! На что мне ваши бумажки?
Переводчик долго что-то объяснял офицеру, тот слушал, кивая головой, потом переводчик сказал: приказывает тебе забрать корову у соседа.
Офицер и переводчик пошли впереди старика на соседний двор.
Соседка с воплем подбежала к корове, обхватила ее шею дрожащими руками, заголосила:
— Никита Лукич, пощади, пожалей ребятишек, не отнимай нашу жизнь — нашу надежду!..
Старик растерянно забормотал:
— Конечно, это не порядки, нельзя грабить своих… — И вдруг решительно взглянул на офицера: — Нет, господин хороший, не годится это. Ты мою взял, так свою отдай. Из Германии привези и отдай. А так не годится, не порядок это, а грабеж. Не согласен! — Он повернулся к женщине и стал утешать ее: — Иди в избу, Агриппина Ивановна, а то застудишься.
Повернулся и пошел на улицу, тихонько ругаясь.
Переводчик рысью догнал его:
— Что ж, Никита Лукич, будем ссориться?
Старик пожал плечами:
— С тобой-то, Василий, мне вроде ссориться не за что. Мне тебя даже жалко. Вот прогонят немцев и повесят тебя на пожарной каланче.
— Никита Лукич, — с укором перебил Василий, — я хотел тебя в старосты выдвинуть, а ты бог знает что городишь. Хотел тебе власть дать.
— Власть дать? — старик остановился, испуганно взглянул на переводчика. — Ну знаешь, я думал, что при Советской власти жить не сладко, но теперь нам Гитлер показал, что такое — горькая жизнь. Увидели мы, как он народ терзает. Вон с утра на снегу раненый стонет, а немец подойти к нему не дает. Изверги… Теплые сапоги со всех сняли, полушубок отобрали. Кур, поросят прирезали. Корову среди бела дня увели… Вот уж показал нам Гитлер, что такое плохо.
Он отвернулся и побрел понуря голову, но переводчик, немного подумав, догнал его.
— Погоди, Никита Лукич, погоди, не горячись. Все утрясется, вот немцы укрепятся и наладится жизнь. Товар из Берлина привезут, шелк, шерсть. Не то что лавку, а настоящий магазин откроешь. Из грязи выйдешь в князи.
Старик насмешливо поглядел на соблазнителя, вразумляюще сказал:
— Петлю только от твоих немцев получишь, петлю на шею. Беги ты от них, пока не поздно, беги к партизанам, там заработаешь прощение. А не то худо тебе будет, когда наши вернутся.
Старик вдруг спохватился, что в гневе может наговорить лишнего этому немецкому холую, и заторопился уйти от него, но Василий прилип как смола.
— Погоди, Никита Лукич, погоди же. Слушай, купи у меня для началу пять кусков шевиота, да десять пар сапог, да два ящика махорки, да мешок белой муки и начинай полегоньку. Понимаешь, когда немцы Можайск забирали, я вижу, они все себе тащат, ну и я, не будь дураком, потащил что мог. Я тебе оптом задешево отдам.
Старик с усмешкой выслушал его, оттолкнул рукой, будто сбросил комок прилипшей грязи, и пошел вдоль деревни.
Василий поглядел ему вслед, плюнул и побрел к своему офицеру.
Офицер спал на постели хозяйки, подложив под себя все подушки.
Василий постоял у порога, потом прошел на цыпочках по избе и прильнул к перегородке, засматривая в щелочку. Он увидел, что молодая, которая все время лежала, притворяясь больной, сейчас торопливо надевала белый полушубок и шепотом говорила:
— Никто не заметит. Я подползу по сугробу и вытащу его в наше убежище.
— Часовой глаз с него не спускает, — уговаривала старуха.
— Может быть, это подполковник послал его за нами, — сказала молодая. — Он пошел, а его ранили, а мы смотрим и не можем помочь. Нет, я пойду.
Василий видел сквозь щель, как старуха отвернулась, ладонью смахнула слезы. Василий вгляделся в нее и чуть не закричал на всю избу. Так вот кого прятала хозяйка за перегородкой! Эта баба — мать командира, он ехал когда-то из Горького в одном вагоне с ней, и она всю дорогу обзывала его жуликом и бандитом. И вот теперь попалась-таки в его руки. Он погладил ладони, как будто готовился получить большой барыш. Сейчас, как только офицер проснется, он ему преподнесет подарочек. Эти женщины подойдут для короткого разговора и веселой церемонии. Он знал, что офицер любит сам вести допросы женщин и с удовольствием присутствует при казнях.
Аннотация ко 2-ому изданию: В литературе о минувшей войне немало рассказано о пехотинцах, артиллеристах, танкистах, летчиках, моряках, партизанах. Но о такой армейской профессии, как военный переводчик, пока почти ничего не сказано. И для тех читателей, кто знает о их работе лишь понаслышке, небольшая книжка С. М. Верникова «Записки военного переводчика» — настоящее открытие. В ней повествуется о нелегком и многообразном труде переводчика — человека, по сути первым вступавшего в контакт с захваченным в плен врагом и разговаривавшим с ним на его родном языке.
Известный военный хирург Герой Социалистического Труда, заслуженный врач РСФСР М. Ф. Гулякин начал свой фронтовой путь в парашютно-десантном батальоне в боях под Москвой, а завершил в Германии. В трудных и опасных условиях он сделал, спасая раненых, около 14 тысяч операций. Обо всем этом и повествует М. Ф. Гулякин. В воспоминаниях А. И. Фомина рассказывается о действиях штурмовой инженерно-саперной бригады, о первых боевых делах «панцирной пехоты», об успехах и неудачах. Представляют интерес воспоминания об участии в разгроме Квантунской армии и послевоенной службе в Харбине. Для массового читателя.
Книга повествует о жизни обычных людей в оккупированной румынскими и немецкими войсками Одессе и первых годах после освобождения города. Предельно правдиво рассказано о быте и способах выживания населения в то время. Произведение по форме художественное, представляет собой множество сюжетно связанных новелл, написанных очевидцем событий. Книга адресована широкому кругу читателей, интересующихся Одессой и историей Второй Мировой войны. Содержит нецензурную брань.
Писатель Василий Антонов знаком широкому кругу читателей по книгам «Если останетесь живы», «Знакомая женщина», «Оглядись, если заблудился». В новом сборнике повестей и рассказов -«Последний допрос»- писатель верен своей основной теме. Война навсегда осталась главным событием жизни людей этого возраста. В книгах Василия Антонова переплетаются события военных лет и нашего времени. В повести «Последний допрос» и рассказе «Пески, пески…» писатель воскрешает страницы уже далекой от нас гражданской войны. Он умеет нарисовать живые картины.
«Лейтенант Бертрам», роман известного писателя ГДР старшего поколения Бодо Узе (1904—1963), рассказывает о жизни одной летной части нацистского вермахта, о войне в Испании, участником которой был сам автор, на протяжении целого года сражавшийся на стороне республиканцев. Это одно из лучших прозаических антивоенных произведений, документ сурового противоречивого времени, правдивый рассказ о трагических событиях и нелегких судьбах. На русском языке публикуется впервые.
Еще гремит «Битва за Англию», но Германия ее уже проиграла. Италия уже вступила в войну, но ей пока мало.«Михаил Фрунзе», первый и единственный линейный крейсер РККФ СССР, идет к берегам Греции, где скоропостижно скончался диктатор Метаксас. В верхах фашисты грызутся за власть, а в Афинах зреет заговор.Двенадцать заговорщиков и линейный крейсер.Итак…Время: октябрь 1940 года.Место: Эгейское море, залив Термаикос.Силы: один линейный крейсер РККФ СССРЗадача: выстоять.