Московское воскресенье - [49]

Удаляясь с каждым километром от города, Петр Кириллович вздохнул свободно. Теперь уже ясно, он спасен. Он даже улыбался, вспоминая, как ловко обставил доктора Пухова. Его машину он отошлет обратно с шофером, как только доберется до Горького.

В темных полях чуть светлело шоссе. Машина мчалась с потушенными фарами. Петр Кириллович задремал, сбросив с плеч все тревоги и волнения. Он уже видел перед собой тихий городок, где в окнах сияют апельсиновые абажуры, букеты алой герани приветливо смотрят на прохожих. На столах шипят самовары, пахнет пирогами, играют патефоны, люди спокойно идут в театр. Никто и не думает о войне.

Нет ничего преступного в том, что он покидает Москву. Это та минута крайней опасности, когда даже правительство приказало уезжать всем, кто не может быть полезен. Стало трудно с хлебом, железные дороги забиты эшелонами, идущими на фронт. Трудно доставлять продукты. Все это он понял и потому едет, чтобы не мешать бойцам. Сам он уже не может взять оружие или копать землю, он слишком стар и болен для такого подвига. Так рассуждал Петр Кириллович, стараясь успокоить какое-то странное волнение, будто он поступил все-таки не очень честно. Наконец он уговорил себя и спокойно уснул.

Полевой ветер, пахнущий снегом, обдавал его лицо свежими волнами. Он сладко спал. Машина мчалась навстречу волжскому простору.

Вдруг какие-то огоньки замелькали впереди, на шоссе. Шофер сбавил скорость, решив, что кто-то сигнализирует о неполадках на дороге. Возможно, шоссе ремонтируют после какой-нибудь шальной бомбы. Фонари явно загораживали дорогу, приказывая машине остановиться.

Петр Кириллович проснулся от каких-то грубых голосов.

— Стой! — кричали люди, размахивая фонарями.

Ничего не понимая, Петр Кириллович таращил глаза, словно не веря, что все это происходит наяву. Он видел, что машину окружили здоровенные мужики, размахивая револьверами, они лезли прямо на него. Красномордый мужик в кубанке, с разбойничьим чубом на лбу схватил Петра Кирилловича за рукав и крикнул:

— А ну вылазь!

Сначала Петр Кириллович подумал, что это проверка документов. Он полез в карман, быстро говоря:

— Есть пропуск, все в порядке…

— Куда драпаешь? — спросил чубатый мужик, сверкнув глазами. — Награбил добра, теперь удираешь? Ребята, грабь награбленное! — он откинулся от дверки, и сейчас же несколько человек просунулось в машину.

— А ну, буржуй советский, вытряхивайся! — сказал чубатый.

Петр Кириллович слышал, как шофер все время говорил:

— Бросьте, ребята, ну бросьте, какие мы буржуи… Обыкновенный доктор, выезжает госпиталь. Санитарная машина. Нате вам. — Он подал пачку денег, пачку папирос и еще что-то суетливо искал в карманах.

Петр Кириллович сидел, онемев от страха, и все еще не мог сообразить, шутка это или всерьез. Если всерьез, то как они смеют нападать на машину, это же не Брянские леса, это московская трасса… И вдруг бандитский налет…

Мысли его оборвал строгий окрик:

— Долго тебя ждать? А ну выходи и топай в Москву баррикады строить!

Кто-то уже влез в машину, стаскивая тюки и чемоданы. Петр Кириллович распластал руки, как крылья, и обхватил ими чемоданы, но почувствовал такой удар, словно ему обрубили пальцы. Почти конвульсивно он прижал к груди маленький саквояжик и пытался уговорить налетчиков:

— Это же невозможно! Я же отец фронтовика. Все мои сыновья на фронте кровь проливают… Я не торгаш… Я обыкновенный гражданин…

— Вылазь, считаю до трех!

Глаза Петра Кирилловича округлились от ужаса перед черным дулом револьвера. Шофер осторожно вывел его из машины, отвел на обочину дороги.

— Караул! Милиция! — завопил Петр Кириллович. — Стреляйте! В шины стреляйте! — Он рванулся было за машинами, но шофер крепко держал его, уговаривая:

— Хорошо, что не кокнули, не сбросили в канаву…

— На что мне теперь жить! — с воплем перебил его Петр Кириллович. — Все украли! Все! — он застонал и упал на руки шоферу. Тот осторожно отвел его на край шоссе, уложил, тихо уговаривая. Петр Кириллович, чувствуя, что теряет сознание, изо всех сил прижимал к груди маленький саквояжик под шубами.

Глава двадцатая

После трехдневных упорных боев, во время которых батальон Миронова трижды выбивал немцев из деревни Глухово, командир вдруг отдал приказ оставить деревню и отойти на новые позиции.

Это известие так потрясло бойцов, что младший лейтенант Строгов, командир первого взвода, решил пойти к Миронову, чтобы по-дружески спросить его, чем вызван такой приказ.

Теперь, когда бойцы изучили врага, разгадали все его хитрости, усвоили все повадки этой горластой банды, научились бить их и только что доказали, как ловко умеют это делать, трудно было примириться с отступлением.

Подполковник Миронов сидел в землянке и пытался с кем-то говорить по телефону. Но должно быть, провод был оборван, потому что никто не отвечал.

Евгений наблюдал за ним. Ожидал увидеть следы тревоги, но лицо Миронова было сурово, сосредоточенно. Брови сошлись на переносице, вдоль щек лежали глубокие морщины, скулы выпирали, лицо было до того изнуренное, серое, что казалось мертвым.

«Видно, он очень устал, — подумал Строгов, — не может больше выносить напряжения беспрерывных боев, предпочитает отойти, чтобы отдохнуть и дать отдых бойцам. Впрочем, бойцы теперь не хотят отдыха. Они думают только о мести. Ведь батальон продержался три дня в деревне, хотя враги наступали двумя полками».