Московское воскресенье - [20]

— Помните первые дни войны, когда художники собирались в Союзе, словно они не знали, за что им теперь приняться, где они нужны? Помните, я тогда сказал, что надо писать портреты русских воинов? Помните?

Она кивнула, все это она отлично помнила.

— Тогда, — продолжал Роман, — я перешел от слов к делу. Для меня все было ясно. Я познакомился с летчиком-истребителем, который делал в день по восемь — десять вылетов и за первые дни войны сбил девять немецких самолетов. Сейчас я покажу вам портрет этого летчика.

Она почувствовала тревогу при упоминании о летчике и со страхом приготовилась взглянуть на портрет. Самой ей такой портрет не удался. Не удался настолько, что она боится даже подумать теперь о том, что когда-то считала себя художницей.

Он осторожно снял холст. Перед Оксаной был портрет девушки с гордо откинутой головой. Ветер чуть раздувал кудрявые волосы. Широкий лоб, крупный нос, крупные губы — все черты лица выдавали твердый, смелый характер. Светлый бесстрашный взгляд, не знающее страха сердце. В простой синей гимнастерке с голубыми петлицами на воротнике, она была как живая, всем улыбалась дружески, с открытым сердцем. И словно говорила своим приветливым взглядом: поверьте мне, жизнь прекрасна, в ней больше добра, чем нам кажется, больше дружбы, чем мы привыкли замечать…

Откинувшись на стульчике, расширив глаза, словно онемев, Оксана смотрела на портрет.

Художник молча наблюдал за ней и не ждал никаких слов одобрения, видел по ее глазам, что она чувствовала.

— Я не закончил этот портрет, — сказал он глухо, — этого летчика-истребителя больше нет.

Оксана медленно повернула голову, взглянула в его глаза, он отвернулся и зашагал по асфальту, стуча тяжелыми каблуками.

«Какое странное совпадение», — подумала она и хотела рассказать о Михаиле Шумилине, о его незаконченном портрете, но сейчас же устыдилась своей неудачной попытки. Как она, бездарная дилетантка, осмеливалась писать портрет живого человека! Для этого нужен талант, чтобы человек остался жить на века и мог говорить с холста, мог поведать миру о своих стремлениях и помыслах… Нет, хорошо, что она стала медсестрой. Теперь она приносит пользу и счастлива. Как она могла считать себя художницей, раскрашивая олеографии в своей светлой мастерской, построенной на деньги отца, когда вот так живет рядом с ней настоящий художник и создает настоящее искусство.

— Когда я узнал, что Катенька погибла, — продолжал Роман глухим прерывистым голосом, — я понял, что у меня в руках бессмертие. Я оставил ее жить в искусстве. Посмотрите на ее улыбку, это не загадочная улыбка Джиоконды — это улыбка бойца грозного сорок первого года…

Странный вихрь чувств охватил Оксану, но все сильнее пробивались в нем мысли о собственном бессилии и ничтожестве. Подавленная, вышла она из мастерской художника, думая о том, что надо освободиться от всех мелочных забот… Нельзя стоять в стороне, нельзя присутствовать при событиях, надо участвовать в них. Ей стало стыдно за все тревоги о брате, о себе, об отце… Что произойдет с миром, если они погибнут в этой страшной борьбе? Ей показалось, что только теперь она воистину поняла, что погибшие за Родину — бессмертны!..

Глава девятая

Наконец от Евгения пришли сразу три открытки.

«Дорогие мои, еду. Привет всем…». «Дорогие мои, все еду… Привет всем». «Дорогие мои, приехали. Подробности письмом. Привет всем…»

Теперь уже было ясно, что Евгений принимает непосредственное участие в боях.

Но, придя в госпиталь, Оксана прочла в газете, что после ожесточенных и упорных боев наши войска оставили Ельню.

При упоминании об этом городе Лаврентий, нахмурившись, попросил газету, мельком взглянув в лицо Оксаны — понимает ли она, что значит «после ожесточенных и упорных боев…»

Оксана подала газету и молча вышла из палаты, В коридоре она услышала взволнованный голос отца, он с кем-то спорил. Она сбежала по лестнице и увидела отца, прижатого к колонне, окруженного летчиками. Прислушалась и поняла, что речь идет о капитане Миронове, летчики рвались к нему, отец не пускал.

Лаврентий развернул газету и прочел на третьей полосе: «Налет немецких бомбардировщиков на Москву…» — и такая ярость охватила его, что он сорвался с кровати и ринулся в кабинет профессора для решительного объяснения. В коридоре, услыхав взволнованные голоса, он пошел на них.

Стоявшая наверху Оксана увидела его, спряталась за колонну — ну, будет дело! Мгновение Лаврентий с радостным лицом стоял, опершись на барьер, потом перегнулся через него и закричал на весь вестибюль:

— Товарищи, скорее ко мне!

Летчики и профессор подняли голову. Сергей Сергеевич не успел произнести ни слова. Летчики штурмом взяли лестницу. Оксана даже закрыла глаза, она была уверена, что сейчас друзья сомнут капитана, но когда она успокоилась, то увидела, что вся шумная стая уже гремела в коридоре, потом скрылась в палате.

Побежденный профессор только через полчаса осмелился предъявить свои права, вошел в палату с твердым намерением попросить друзей удалиться. Но никто не обратил на него внимания, и он присел, слушая оживленный разговор. Молодой летчик, похожий на цыгана, сверкая черными глазами, рассказывал о налетах на Кенигсберг.