Московское воскресенье - [18]

— Извини, я заболталась, наверно, утомила тебя.

Он поднялся, чтоб проводить ее, почувствовал, как осторожно, чтоб не смазать краску с губ, она дотронулась до его щеки, кивнул, как бы благодаря за ласку, и, глядя ей вслед, подумал, какое у нее вульгарное лицо.

Глава восьмая

С той поры как Евгений уехал на фронт, Оксана жила в каком-то тягостном волнении. Раньше у нее было тревожно на душе оттого, что другие воюют, а она спокойно живет за их спиной, но теперь она переживала такую гордость, как будто сама принимала участие в борьбе, если и не лично, то все-таки один представитель их семьи стоит в огненном ряду и прикрывает живущих здесь. Со дня на день она ожидала важных сообщений. Если раньше дела на фронте были плохи, то теперь они должны измениться. Подошло подкрепление.

По утрам она с трепетом включала радио в надежде услышать о переломе в войне, о нашем наступлении, но сводки Совинформбюро были все так же тревожны, и ей оставалось утешать себя тем, что подкрепление еще не дошло до фронта. Возможно, завтра мы услышим совсем другое.

Но день за днем сообщения с фронта становились все тревожнее. Слухи обгоняли радио. По слухам, немцы уже заняли Вязьму, перебросили на Западный фронт еще двадцать дивизий и теперь движутся к Можайску.

Писем от Евгения не было. В госпитале появлялось все больше и больше раненых. Они рассказывали о боях, о танковых колоннах противника, которые распарывали нашу оборону. Все чаще и чаще употреблялись слова, рожденные этой механизированной войной: окружение, прорыв, обход. Так же часто и страшно звучало слово «десант». Рассказывали о десантах, выброшенных в ста километрах от фронта, десантах с танками и пушками, которые сыпались с неба и стреляли по тем, кто пытался организовать сопротивление. Оксана видела, что рассказчики, вспоминая или придумывая эти истории, сами пугались того, о чем говорили, и это действовало на нее, как действует приближение бури на птицу. Но вдруг кто-нибудь из раненых сурово прикрикивал на говоруна, тот замолкал, потом начинал оправдываться, что не так уж страшен черт, как его малюют, кто-нибудь вспоминал смешной эпизод, из которого явствовало, что немцы — такие же люди, и даже трусливые. Напряжение разряжалось, снова громко говорили о русской неустрашимости, смекалке и ловкости, становилось легче жить и дышать.

Особенно поддерживало Оксану то, что большинство раненых, которые уже испытали на себе, как страшен враг, все-таки просились обратно в свои части, хотя даже и не знали, существуют ли они еще.

Оксане хотелось поблагодарить всех этих простых людей, которые вселяли в нее твердую уверенность, что, сколько бы враг ни ходил по нашей земле, сколько бы ни хвастал своей нечеловечьей силой, он все равно будет разбит. Это придавало ей бодрость. Правда, она уставала в госпитале почти до обморока и в то же время гордилась своей работой, к которой совсем уже привыкла, будто всю жизнь была сестрой.

Но ощущение приближающейся беды не покидало Оксану. Она видела, как отец, смертельно усталый, возвращался домой, запирался в кабинете и не выходил к обеду. Митя совсем не приезжал из города, он теперь жил на заводе, в цехе, выполнял фронтовые заказы. Изредка, соединившись по телефону с сестрой, он удивлял ее новыми терминами: казарменное положение, фронтовая бригада, боевая вахта. Если Оксана не понимала этих слов, он сердился на нее и начинал объяснять, что у них на заводе то же, что и на фронте, что они куют победу и что они ее обеспечат.

Когда Оксана оставалась одна, тревога и волнения охватывали ее так сильно, что она не находила себе места. Сегодня она решила вырваться в город, чтобы повидать друзей, чтобы поговорить с ними…

Она с трудом разыскала Уваровых. Дом их был разрушен, и их переселили в подвал соседнего дома, где не горело электричество и окна были забиты фанерой.

Комнату слабо освещала догорающая свеча. Роман Матвеевич сидел за столом и что-то рисовал пером, над ним стояла Машенька и тщательно забинтовывала ему голову.

Спотыкаясь о мебель, Оксана подошла к ним.

— Что у вас делается? — Взглянула на бледное лицо Романа Матвеевича: — Вы ранены?

Роман Матвеевич стремительно поднялся навстречу Оксане, бинт с головы слетел и повис в руках Машеньки. Оксана увидела, что голова Романа совершенно цела. Машенька спокойно скатывала бинт, обрадованно глядя на Оксану. Та с недоумением смотрела на обоих, лица их были так оживленны, что, казалось, никакая темнота не угнетает их. Роман Матвеевич, профессионально щуря карие глаза, весело сказал:

— Это Машенька тренируется. Я не видел вас целую вечность. Спасибо, что вспомнили.

Он посмотрел, куда бы посадить гостью, но стулья были завалены картинами, рисунками, бельем. Пучки кистей, тюбики с красками валялись на полу рядом со скатанными полотнами.

— Маша, освободи какой-нибудь стул, — сказал он, осторожно снимая с подоконника гипсовые барельефы.

Не найдя свободного стула, Машенька пододвинула Оксане ящик, на котором только что сидел брат.

Встревоженная всем этим хаосом, Оксана села на ящик и, не зная, с чего начать, сложив руки на коленях, оглядела комнату.