Московское воскресенье - [113]

— Успокойся, Фира, в нашем деле горячиться нельзя.

Утешая Глафиру, она чувствовала, как у нее останавливалось дыхание, щемило сердце. Вспомнила, как однажды на Дону зашла в штаб и увидела Маршанцеву, которая сидела, закрыв лицо руками. Вся ее фигура выражала такую скорбь, что Катя спросила, не больна ли она.

— Душа болит, — ответила Маршанцева, уронив руки на стол.

— А разве есть душа? — пошутила Катя.

— Раз болит, значит, есть, — с горечью сказала Маршанцева.

И вот эту боль души Катя чувствовала потом много раз. Чувствовала и сейчас. Она понимала, что надо держаться по-солдатски, сурово, война есть война, без потерь не обойдешься. Место павшего занимает другой, чтобы строй оставался нерушимым.

В темноте Марина наскочила на Катю.

— Скажи, пожалуйста, — глухим голосом спросила она, — как проходит линия БС над Молдаванской?

— Через букву «в» надписи «Молдаванская» и дальше по трем отдельным домикам, что на северо-восточной окраине Молдаванской.

— Понятно, понятно! А я не отметила этого на своей карте, — произнесла Марина, — и штурманам своей эскадрильи дала БС неточно. Значит, я виновата в смерти Нади.

— Но мы только что прошли над этим местом, и нас не обстреливали, — попыталась утешить ее Катя.

— Может быть, и в вас стреляли, да не попали, а они наскочили… Что же мне делать? Доложить командиру?

— Как хочешь, но я не вижу твоей вины… Так же просто могли и меня убить.

— Не утешай, я не достойна твоей жалости! — воскликнула Марина и заплакала.

Катя заметила, что после смерти Нади летчицы стали работать еще яростнее. На взлетной площадке стало еще напряженнее.

— Старшина Федотова! Мне бомбы! Я уже пять минут жду! — кричала Даша.

Федотова вставила бомбы в замок, подняла смуглое, обветренное лицо, с укором сказала:

— Вы, товарищ лейтенант, так торопитесь, что с третьего разворота уже кричите: «Давай бомбы!» Мы и сами знаем, что нельзя терять ни секунды…

Поднимаясь с Дашей в новый полет, Катя думала, как малы их бомбы и как несоизмеримо велика ненависть к врагу.

Глава двадцать девятая

На другой день данных о передвижении противника не поступило. Линия боевого соприкосновения осталась без изменения. Самолеты до рассвета бомбили укрепленные пункты и разбрасывали листовки на немецком языке.

А днем в кубанской земле хоронили Надю Полевую.

Майор Речкина причесала ее, положила на грудь букет цветов.

Катя стояла в почетном карауле и не отрывала взгляда от Нади. Надино лицо выражало отчаянный, застывший крик: «Зачем так рано оторвали меня от жизни!»

«Ах, Надя, Надя, не видать тебе больше ни кубанских степей, ни родной станицы Высоколозовой. Но мы дойдем до твоего дома, передадим привет твоим родным».

Над могилой Маршанцева произнесла речь, прогремел прощальный салют, склонилось Знамя полка.

— Прощай, боевая подруга!

— Клянемся, Надя, мы отомстим за тебя!

Ночью бомбардировщики уничтожали противника в пункте Гремучий. Там, между кладбищем и рынком, немцы дожидались рассвета, чтобы броситься в атаку.

Когда самолет Нечаевой и Кати подлетел к кладбищу, первые экипажи уже сбросили бомбы на танки. Огонь пожара освещал землю, танки расползались в стороны. Катя прицелилась: «Вот вам за Надю!»

Фронт с каждым днем приближался к станице Высоколозовой, куда так стремилась попасть Надя.

Речкина решила слетать в станицу Высоколозовую, навестить родителей Полевой. Обычно она писала письмо, где рассказывала о смелости и отваге, с какой погибшая защищала Родину. Но сейчас ей казалось, что в письме не выскажешь всех чувств, она должна лично поблагодарить родителей Нади за то, что они воспитали такую преданную Родине дочь.

В только что освобожденную станицу Высоколозовую полетела Речкина с Нечаевой. Но они не могли найти ее, сколько ни кружились над обозначенным на карте местом. В степи ничего не было видно, кроме черной обгорелой земли.

Нечаева повела самолет на север, где виднелись домики небольшого хутора.

Речкина обошла все дома и не встретила ни одного жителя. Самолет полетел дальше, и вдруг Даша увидела человека, который шел от хутора, погоняя корову.

Самолет пролетел над дорогой и опустился в поле. Человек стоял среди поля, наблюдая за самолетом. Как только Речкина выпрыгнула из кабины, он подошел к ней. Это был старик с усталым, черным от копоти лицом.

— Вижу, что наши, наверное, заблудились, — заговорил он обрадованно.

— Вы здешний? — спросила Речкина. — Мы действительно заблудились, никак не найдем станицу Высоколозовую.

Старик с отчаянием махнул рукой:

— Шабаш, нету такой станицы на земле! Неделю назад немец угнал людей, а станицу разбомбил. Я в соседний хутор перебрался, а немцы вчера из него ушли и под каждый дом мину подложили. Через день, сказали, мина сдействует, вот я и ухожу подальше.

— Зверствовали? — спросила Речкина.

— Поначалу пряниками кормили. Земли сколько хочешь бери, агитировали нас как раз в обратную сторону: каждый, мол, бедняк может стать кулаком. Значит, работай, воруй, обманывай, сдирай со слабого шкуру, а сам богатей — вот чему гаулейтеры нас поучали. А потом объявили всех рабами, молодых погнали в Германию на каторгу, а стариков решили похоронить в своих домах, потому и заминировали все. Ну, народ, конечно, разбежался. Я последний ухожу, задержался из-за буренки, жалко кормилицу бросать.