Московский Джокер - [71]

Наконец, убедившись, что силы ее рук для этого недостаточно, она стала наносить удары мысками своих туфель.

Потом так же внезапно опомнилась, остановилась. Прислушалась. Муж перестал бормотать. Да, он уже никому не угрожал и не порывался ехать кого-то арестовывать. Значит, если, конечно, она его не убила, он сохранен для семейной жизни.

Она обошла тело, распростертое на ковре, и вышла из спальни. Прошла по коридору до застекленной двери и открыла ее. Виктория сидела посреди веранды в лонгшезе, оплетенном золотящейся в полумраке соломкой, опустив правую руку на горлышко ее любимого крымского портвейна.

На какое-то время Римма остановилась в дверях, не переступая порог и не окликая мать. Она все еще не могла придти в себя. Не могла полностью дать себе отчет в мотивах своего поведения. Если все это, конечно, можно было назвать поведением, а не безумием чистой воды.

Но если и безумие, то не она в нем виновата. По крайней мере, не одна она. События прошедшего дня выбили из колеи и не таких зубров, как она и ее Петенька. Вон сколько их понаехало! И если они начнут драться, то в ход пойдут не кулаки и туфли.

На противоположном крыле дачи как будто хлопнула дверь. И опять сонно стрекочущая тишина летней ночи, тихонько, никому ничего не говоря, перетекающая в предрассветное стекленеющее озарение. Нет, ничего в этом мире не изменить, и никого здесь никогда не оставят в покое. До самой смерти.

И красота никого не спасет. А только будет свидетельствовать слепыми глазами беломраморных статуй о чьих-то грандиозных попытках изменить траектории планет.

– Мама, – сказала Римма, неслышно приблизившись к Виктории, – по-моему, я убила Никонова, а может и нет.

– А зачем ты это сделала? – тихим голосом спросила Виктория, даже не обернувшись на дочь.

– Он ничего не слушал. Я не могла ему ничего объяснить.

– Нет. Ты не могла этого сделать. Тебе показалось.

Послышался звук заработавшего автомобильного двигателя. Затем шум машины, выбирающейся по гравию на асфальт боковой шоссейки. Римма вбежала в спальню и увидела то, что и предчувствовала: спальня была пуста.

Минское шоссе в это интимнейшее время суток было, разумеется, пустым. Вот и ладушки. Жена отделала его, если честно говорить, со страшной силой. В таком состоянии, да еще с залитой кровью мордой, если и катиться, то именно и только по абсолютно пустынной трассе.

Зла он ни на кого не держал. Даже и страшный град ударов, который нанесла ему жена, он как-то смутно объяснял в свою, а значит, и в ее пользу. Бьет – значит любит. Развратная, смутная баба. А испугалась за него, когда он начал орать, что едет на задержание. Жаль, что не стукнула посильнее. Он потерял бы сознание, и у него было бы алиби. А если его по вине Виктории попрут из органов? Ну что ж, она баба небедная. Пока не найдет новую работу, посодержит.

Но это значит, снова ступай под каблук. Нет, этому не бывать, и все это надо переломать и выбросить. Римме уже не хватает этого и другого. И третьего. И даже всех их вместе взятых. Начала метелить. Теперь, выходит, за ней глаз да глаз. А жить когда?

Перед выездом на Минку он притормозил, больше по автоматической привычке дисциплинированного водителя, чем по необходимости. Разумеется, ни вправо, ни влево ничто не двигалось и даже не трепетало. Его поташнивало, и кружилась голова.

А может, это она только так обставила, что испугалась за него? А что у нее в голове, не говоря о том, что под юбкой? Нет, в попытке преднамеренного убийства он, конечно, Римму не заподозрит. Но что она может выкинуть, на что решиться, когда нервишки закоротят?

Много ли он вообще знает об этих людях, о своей, будем говорить прямо, новой родне? Их можно, конечно, оправдать, это ясно. Они почему-то жутко перетрухали, узнав о смерти этого своего родственничка, с какой-то театрально-маскарадной фамилией. Но Никонов здесь не при чем. Нет, господа хорошие, разбирайтесь в убийствах своих людей сами.

Он не может больше оставаться в полной зависимости от этого клана. Это не просто ненадежно. Это опасно.

И, чтобы разорвать эту зависимость, есть отличное средство. Прямое мужское действие! Он разрешит все свои проблемы. И отомстит за жену капитана Петухова.

Он возьмет этих двух громил. И сделает это сам. Один. Не обращаясь к разнообразному спецфуфлу. И тогда этот золотопогонник исчезнет с их дачи, чтобы никогда там больше не появиться.

А его, Никонова, окончательно тогда признает за хозяина весь этот бабий хоровод: жена, теща, подруги жены и тещи. Вся эта камарилья.

Впрочем, это он мелко мыслит, мелко опять плавает. Наверное, это потому, что маленько плывет голова. Мелко наплывает морозная одурь. Как хорошо, что шоссе абсолютно пустое. Вот так бы и до самой Москвы. Надо бы свернуть на ближайший придорожный «карман», чтобы немного постоять на месте, успокоиться, обтереть хотя бы лицо от крови. От кровянки, которую пустила ему безумная баба.

Она, конечно, психопатка. Все время почему-то боится, что всю ее родню вырежут, а ее саму продадут в дешевые притоны Стамбула. А его, Никонова, утешения для нее, конечно, недорого стоят. Чего, мол, стоят утешения мужчины не в чинах? Разве он может кого-нибудь защитить или что-то предотвратить?