Московский Джокер - [45]

– Скоро. Думаю, дня через три, – ответил Кублицкий совершенно естественным тоном.

Ни в какую командировку он не собирался и дочери, естественно, ничего говорить об этом не мог. Но ее фраза означала примерно следующее: когда окончится эта очередная идиотская заварушка? Когда перестанут обстреливать ее кавалера вместе со всеми, кто стоит рядом с ним? И когда, следовательно, они смогут вернуться спокойно в свою квартиру.

И если бы он знал точный состав группы, которая окружала сейчас Лору, то заметил бы, что в пустой болтовне она упоминала кого угодно, но только не Алекса. Но Алекс не был ему известен. И никто не мог ему помочь, даже он сам.

Бывают ошибки, после совершения которых речь может идти только о том, чтобы принять их последствия с открытыми глазами. Это не знаменитая борьба за ликвидацию последствий.

Есть последствия, которые не ликвидируешь. Остается принять их на себя.

Он снова связался с Вороновым и сразу начал рубить, как будто рапорт зачитывал. Или приговор сам себе.

– Олег, ты меня выслушай, а потом скажешь, что думаешь об этом. Коротко говоря, я нарушил устав, присягу и, наверное, даже изменил здравому смыслу. Облегчающее обстоятельство только одно: у меня не было корыстных побуждений. Отягчающее обстоятельство: мои действия повлекли за собой тяжкие последствия.

– Какие?

– Страшные. Погибли люди.

– Какие? Сколько?

– Практически почти весь наш спецназ. Одну пятерку я, правда, оставил на базе. Да еще один или двое случайно спаслись. Итого максимум семеро. И только что в центре города обстрелян старший лейтенант Симонов. Слава Богу, с ним пока все обошлось. Но это я к тому, что операция не завершена и охота продолжается.

– Какая операция? Как вообще все это могло произойти?

– Генерал-лейтенант Толмачев предложил мне, а я согласился, вступить с ним в заговор с целью проведения акций по дестабилизации.

– Чего?

– Мне было заявлено, что отрицательные последствия наступят только для других. Имелось в виду, для других государств.

– Ага. А для нас, значит, лафа?

– Примерно так. Я согласился выставить своих людей для прикрытия операции. И они свою задачу выполнили. Но затем на них было произведено нападение. Это были или непосредственно люди Толмачева, или он нашел их где-то на стороне. Но это все равно, так как действовали они по его приказу.

– Может быть, произошел случайный конфликт? Все-таки дело ночное…

– Конфликта не было. И контакта не было. Их окружили и сразу открыли ураганный огонь. На уничтожение.

– Что ты предлагаешь?

– Немедленно арестовать Толмачева. А если не удастся, пустить ему пулю в лоб.

– У тебя есть доказательства?

– Мне позвонил один из уцелевших. Он умирал, после разговора я набрал его номер, но подошла жена и сказала, что он не возвращался с ночного дежурства. Значит, до дома он так и не дошел. А перед смертью люди не врут. Так ведь?

– Вероятно. Сам я еще не умирал, поэтому не могу сказать тебе точно. Это все?

– Я направил людей на поиски Кортунова, который, со слов звонившего мне, случайно уцелел. А только что я говорил с человеком, который уже побывал на месте событий. Он рассказал, что там были применены огнеметы. Затем они, видимо, подогнали туда грузовики. Ну, ты понимаешь, для ликвидации последствий.

– Так им это удалось? Ликвидировать?

– Конечно, в темноте и в спешке – не до конца. Следов бойни там еще предостаточно.

– Но до утра они могут исчезнуть совсем?

– А мы до утра, Олег Юрьевич, ждать не можем. До утра, если мы сами, без всяких прокуроров, не остановим Толмачева, от нас могут остаться только таблички на дверях кабинетов. Это до утра. А к обеденному перерыву исчезнут и они.

– Ты предлагаешь использовать статью о признаках непосредственной опасности для личности или государства?

– Какие там признаки? Опасность самая непосредственная. И, можно сказать, уже наступившая. Толмачев приступил к так называемой рекапульте.

– К обратной чистке?

– К ней самой. После моих ребят придет очередь тех, кто расправился с ними. Потом ликвидируют меня или обоих нас вместе. А закончится это все на самом Толмачеве. Но его куриные мозги не могут вместить, что у рекапульты острая вершина.

– Может, его тоже обманули? У тебя же, вот, не куриные, а он сумел тебя уговорить.

– Я не собирался никого убивать. Тем более боевых друзей. Ты что говоришь?

– Я вот что думаю, Иван Григорьевич. Непосредственную опасность для людей Толмачев, конечно, представляет. И остановить его прямо сейчас, ночью, необходимо. Тут нет вариантов. Но желательно его не застрелить, а задержать, а для этого требуются уже совсем другие резоны.

– Для кого?

– Для тех людей, с кем я собираюсь сейчас переговорить.

– Тебе нужны факты?

– Желательно их иметь. Что за операция?

– В области финансов. Валютная провокация, можно сказать.

– Та-ак… Ну ты хорош, Иван. Ты, может, финансист? Что же ты ввязался? Или, может, ты биржевой брокер?

– Голову мне Толмачев задурманил. Трескотней о том, что на доллар удавку натянем, а рубль – воссияет. И я, штопаный сапог, уши развесил и губы распустил. А он в это время уже ребят моих приговорил и исполнителей подыскал.

– Слушай, Кублицкий, а ведь и мне только что о валюте удочку закидывали. Я нахожусь на одной даче и здесь собрание происходит каких-то потрясающих старцев. Как будто ожил городок в табакерке, или что-то в этом роде. Я бы считал, что сошел с ума или наглотался галлюциногенов. Но боль в ноге, по которой меня сегодня «перетянули», и знаки внимания, которые оказывают мне хозяйка и ее дочь, говорят о том, что если тут кто и бредит, то это не я.