Московский душегуб - [41]

– Эти правила дай своему дедушке, – пошутил азиат (казах или киргиз, черт его разберет), – мы отдыхать пришли к тебе, не яйца щупать.

Некоторое время игра шла ровно и в полном молчании, потому что тороватые гости предупредили: если кто-то зашумит, будет нехорошо. Они начали с малых ставок, укладывали фишки густо, вразброс, видно, по какой-то своей схеме, постепенно раз за разом прибавляли и сливали сотню за сотней. В промежутках между ставками они пили водку и оценивающе поглядывали на Таню. Лошаков ставил помалу то на чет, то на нечет и держался уверенно при своих. Зеваки обступили стол плотным кольцом.

– Много зря людей стоит, – сказал один азиат другому, – а вентиляции нету. Бедное заведение.

– Пускай стоят, – равнодушно ответил напарник, – потом прогоним.

К десяти часам игра обострилась. Крупье давно забыл про максимальную ставку и, вспотевший, но не утративший аристократического достоинства, все чаще мельком поглядывал на боковую дверь. Кульминация наступила неожиданно. Один из азиатов, выпив очередную рюмку и благодушно переглянувшись с Таней, извлек из бокового кармана пачку долларов в банковской упаковке.

– Чего мелочиться, правда? – обратился он за советом к другу, – У них не рулетка, а какой-то сортир. В одну сторону крутит. Давай разок по-человечески сыграем, как ты думаешь, Нартай?

Нартай достал из внутреннего кармана такую же пачку банкнот.

– Играем против казино, да? На полсотни тысяч, да? И разойдемся с любовью, да? , Телохранители азиатов, словно по невидимому знаку, рассредоточились по залу, а двое заняли удобные позиции у стойки бара, где одиноко трясся над коктейлями Лева Клоп. Крупье немного изменился в лице и посуровел:

– Господа не возражают, если я приглашу хозяина?

– Конечно, зови, – улыбнулся Нартай. В ту же секунду, точно подслушивал за той самой боковой дверью, в комнате появился Гоги Меридзе, просветленный и невозмутимый. Был он так хорош собой и так славно, добродушно улыбался сразу всем игрокам, что было понятно: ничего плохого не может приключиться в присутствии этого человека.

– Вот, – растерянно доложил крупье, – желают сыграть против казино.

Гоги не медлил ни мгновения:

– Но это не совсем по правилам, господа. Получится не рулетка, а разбой на большой дороге.

– Ничего не получится, – возразил Нартай. – До этого тоже была не рулетка.

– Кроме вас, никто не ставит? – на всякий случай поинтересовался Гоги.

– Я ставлю, почему бы и нет, – засмеялась Таня Француженка и вывалила перед собой груду фишек, которые до этого, оказывается, прятала в сумочке. Гоги отвесил ей церемонный поклон:

– Вы играете с ними?

– Нет, с тобой, Гоги, будь что будет.

Колесо крутилось в мертвой тишине, как в вакууме, но все же чуть слышно покряхтывало, и при каждом загадочном звуке батыры бросали на Гоги красноречивые взгляды. Он был по-прежнему безмятежен и странно задумчив, словно родные цветущие долины издалека отбрасывали на его каменный лик благословенный отсвет. Целлулоидный шарик замер точно напротив крупье. По залу пронесся вздох умиротворения.

Крупье зацепил лопаткой обе пачки долларов и поволок к себе. Самые предусмотрительные зеваки начали отступать к дверям.

– Теперь будем тебя убивать, Гоги, – с приятной улыбкой сообщил Нартай, и его напарник печально закивал бритой башкой: дескать, что поделаешь, другого способа восстановить попранную справедливость уже нет.

Гоги ответил:

– Зачем убивать? Это рулетка. Сегодня тебе везет, завтра – мне.

– Ошибаешься, генацвале. Сегодня было тебе, и вчера тебе, и завтра будет тебе. Но это поправимо.

Два выстрела раздались одновременно, стреляли, конечно, телохранители, и оба выдали хороший результат.

Гоги согнулся, схватясь рукой за плечо, где на белоснежную рубашку мгновенно выползло червячное пятно. Вторая пуля подсекла трос, на котором висела люстра, и хрустальная громада, разбрызгивая разноцветные лучи, с грохотом обрушилась на колесо рулетки. Как по мановению волшебной палочки, мирное помещение, обустроенное для задушевного отдыха, обернулось полем сражения и паники. Истошные крики, пальба, топот, смачные звуки ударов, звон стекол – все смешалось в единый невообразимый клубок. Сохранившие присутствие духа азиаты, окруженные дисциплинированной охраной, шаг за шагом пробивались к выходу. Нартай успел прихватить с собой Таню, волочил по полу, зажав ее голову под мышкой, – уж больно она ему, видно, легла на душу. Таня мелко сучила ножками, как стреноженная козочка. Ей нечем было дышать. Теперь стреляли не только налетчики, били и по ним. Откуда-то насыпались в комнаты вооруженные хлопцы с разъяренными лицами. Уже двое-трое мужчин корчились на паркете с пулей в боку, а один в изумлении разглядывал рукоять огромного ножа, вставленного ему прямо в брюхо. Мельтешил, визжал, метался за стойкой Лева Клоп, которому в очередной раз вышибли вставную челюсть. Похоже, кто-то просто созорничал в общей неразберихе. Лева был абсолютно безвреден со своими "Кровавыми Мери" и "Солнцами Невады". У самых дверей отступающая группка наткнулась на Витеньку Строгова. Увидя, в каком плачевном положении очутилась его хозяйка, он преобразился и совершил свой последний подвиг. По-бычьи взревев, ринулся в самую гущу схватки, его лихие колотушки замелькали со сверхъестественной скоростью, врубаясь в любое препятствие. Его поразительный напор, казалось, на мгновение приостановил всякое движение вокруг, и он прорвался-таки к Нартаю и навесил ему чугунную блямбу в переносицу. Пахан закачался, заурчал и разжал руки. Таня ужом скользнула к стене. В ту же секунду один из телохранителей обернулся, напружинил руку и выстрелил Витеньке Строгову в одышливо распахнутый рот. Тяжко всхлипнув, он повалился на бок, и его чистая безалаберная душа без всякой натуги покинула бренное тело.