Московский дневник - [22]
На асбестовом занавесе – шесть граф, показывающих репертуар следующих дней. (В понедельник здесь спектаклей нет.)
По просьбе Райха я спал ночью на софе и пообещал разбудить его на следующее утро.
31 декабря.
В этот день Райх поехал к Даге. Около десяти пришла Ася (я был еще не готов), и мы пошли к ее портнихе. Весь этот поход был туп и бесцветен. Начался он с упреков: что я таскаю с собой Райха и он от этого устает. Потом она призналась мне, что целые дни злится на меня из-за блузки, которую я ей привез. Дело в том, что она порвалась, как только она ее надела. Сдуру я еще сказал, что купил ее у Вертхайма>80 (наполовину – ложь, что всегда глупо). И вообще я был не слишком разговорчив, потому что одно только постоянное и изматывающее ожидание ответа из Берлина уже оказало на меня не лучшее действие. Под конец мы на несколько минут сели в кафе. Но лучше бы мы этого не делали. Ася думала только об одном: вовремя вернуться в санаторий. В чем дело, почему все живое в последние дни исчезло из наших встреч и других наших отношений, я не знаю. Но из-за беспокойства, в котором я нахожусь, у меня не получается скрыть это. А Ася требует такого безраздельного, проникновенного внимания, на которое я без какой-либо поддержки и расположения с ее стороны не способен. У нее самой состояние плохое, это из-за Даги, о которой Райх принес вести, которые ее по крайней мере не удовлетворили. Я думаю, что мои послеобеденные посещения следует сделать более редкими. Потому что уже сама комнатка, в которой сейчас редко бывает трое, чаще всего четверо, а если к соседке Аси приходят гости, то и больше людей, действует на меня удручающе: я слушаю много русских разговоров, ничего не понимаю, засыпаю или читаю. После обеда я принес Асе торт. В ответ она только ругалась, настроение у нее было прескверное. Райх пошел к ней на полчаса раньше (я собирался дописать письмо Хесселю>81), и то, что он сообщил о Даге, очень ее взволновало. Все время настроение было печальным. Я рано ушел, чтобы отправиться в театр Мейерхольда за билетами для нее и меня на «Даешь Европу», которую играли в этот вечер. До того еще на минутку в гостиницу, чтобы передать, что начало без четверти 9. Я воспользовался случаем, чтобы проверить почту: ничего не было. Днем Райх соединил меня с Мейерхольдом, и тот обещал мне билеты. С большим трудом я пробился теперь, чтобы их получить, ко второму директору. К моему изумлению, Ася пришла вовремя. Она снова была в своем желтом платке. Ее лицо в эти дни стало неприятно-гладким. Когда мы перед началом спектакля стояли перед афишей, я сказал: «Вообще-то Райх замечательный парень». – «?» – «Если бы мне сегодня вечером пришлось сидеть где-нибудь одному, я бы повесился с тоски».
Аркадий Шайхет. Перевыборы. Голосуют. 1927 г.
Но и эти слова не оживили нашего разговора. Представление было очень интересным, и один раз – не помню уж, в каком месте это было, – мы ощутили себя более близкими людьми.
Все же вспомнил – это была сцена «Кафе Рич» с музыкой и танцами апачей. «Уже пятнадцать лет, – сказал я Асе, – как эта романтика индейцев странствует по Европе, и куда бы она ни пришла, люди ей поддаются». В антрактах мы беседовали с Мейерхольдом. Во втором антракте он дал нам спутницу и отправил в «музей», где хранят макеты его декораций. Там я увидел замечательные конструкции для «Великодушного рогоносца»>82, знаменитые декорации к «Бубусу»>83 с бамбуковым ограждением (бамбуковые стволы сопровождают появление или уход актеров, а также все важные моменты пьесы своим треском, который может быть то громче, то тише), носовую часть корабля из пьесы «Рычи Китай»>84 с водой на авансцене и другое. Я записался в книгу почетных гостей. В последнем акте Асю раздражала стрельба. На лестнице, когда мы во время первого антракта искали Мейерхольда (мы нашли его только в самом конце антракта), я на мгновение оказался впереди. И тут я почувствовал на шее Асину руку. Воротник моего пиджака завернулся, и она поправила его. В этот момент я осознал, как давно я не ощущал дружеского прикосновения. В половине двенадцатого мы снова были на улице. Ася ругалась, что я ничего не приготовил на ужин, а то она могла бы, чтобы отметить Новый год, еще зайти ко мне. Напрасно я уговаривал ее зайти в кафе. Предположение, что Райх, возможно, заготовил какую-нибудь еду, на нее тоже не действовало. В печальном молчании я провожал ее домой. Снег в эту ночь искрился. (В другой раз я видел на ее пальто снежинки, каких в Германии, наверное, не бывает.) Почти из упрямства и больше для того, чтобы испытать ее, чем под влиянием истинного чувства, я попросил ее, когда мы уже пришли к санаторию, поцеловать меня, еще в старом году. Но она отказалась. Я отправился, так и оставшись в Новый год одиноким, но не печальным. Потому что я знал, что Ася тоже одна. Где-то тихо зазвонил колокол, как раз когда я был у гостиницы. Я стоял какое-то время и слушал. Открыв дверь, Райх огорчился. Он накупил всего: портвейна, халвы, лосося, колбасы. Тут я снова расстроился, что Ася ко мне не пришла.
Но скоро мы разговорились и отвлеклись. И, лежа на постели, я много съел и выпил портвейна, так что под конец говорил не без труда и больше механически.
