Московский автономный округ. Город Менск - [19]

— Жаль, — сказала Вынтэнэ. — Такой проект!

— Слушай, а может ты со мной поедешь?! — загорелась Тарэся. — Ты ведь любишь путешествовать!

— Мне на Чукотку нельзя, — сказала Вынтэнэ. — Не думаю, чтобы ЧСБ про меня забыла.

— ЧСБ — Чукотская Служба Безопасности? А за что они тебя ищут?

— А я не рассказывала? — и она приготовилась описать обстоятельства, при которых покинула Чукотку.

— Прывітанне! — раздался радостный голос. — Няўжо вы знаёмыя? Сьвет такі маленькі!

Девушки обернулись. К ним спешил Зьдзіслаў Авечка. Он широко улыбался.

— Прывітаньне, — сухо ответила Тарэся.

— Якая прыемная нечаканая сустрэча! — Зьдзіслаў словно не замечал её реакции. — Тарэська, школьная сяброўка! И дорогая сударыня Вынтэтэ! Какой хороший встреча!

Он нежно поцеловал Вынтэнэ руку и собирался проделать то же с Тарэсяй, но та спрятала руки в карманы.

— У цябе да нас нейкія справы? — спросила Маякоўская.

— Ды не! — воскликнул Зьдзіслаў. — Проста ўбачыў старых сяброў і ўзрадаваўся. Встретить други — очень хорошо.

Он посмотрел Вынтэнэ в глаза. Было в этом мужчине что-то завораживающее, соблазняющее. И Вынтэнэ подумала, что если бы не Уладзь, то кто знает…

— Выбачайце, вельмі сьпяшаюся, — вздохнул Авечка. — До новых встреч, дорогие знакомые!

Он поклонился и исчез из поля зрения.

— Чего ты с ним так сурово? — спросила Вынтэнэ. — Вы же одноклассники!

— Скользкий тип, — бросила Тарэся.

У неё пропало настроение говорить о путешествиях.

х х х

— Смотри, что я нашла! — обрадовалась Вынтэнэ, — Иди, посмотри!

Уладзь склонился над портативным компьютером.

— Старые чукотские песни в сети! — объясняла Вынтэнэ. — Практически всё наше ретро — шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых. А ещё — патриотические песни про войну с чанкайшизмом!

— Китайско-чукотская война сороковых годов? — уточнил Уладзь.

— У нас она называется Великой Народной! Ведь чанкайшисты подошли к самому Анадырю! Но великий чукотский народ…

— Я знаю историю, — вздохнул литвин.

— Все народы Чукотки встали плечом к плечу с чукчами! — продолжала Вынтэнэ. — Это была священная война и великая Победа! Мы помним, мы гордимся!

Она и сама удивилась своей пылкости. Никогда ведь не была пламенной патриоткой. Ветеранов, конечно, уважала, и День Победы считала священным…

— Так что там из чукотского ретро? — устало спросил Уладзь.

— Да чего только нет! И ансамбль «Эргырон», и молодой Хальхаегин, и группа «Изумруды». А вот это тебе должно понравиться.

Вынтэнэ нажала кнопку и началась загрузка видео. Ролик был старый, ещё чёрно-белый. По густому подмосковному лесу ехала телега, запряжённая настоящей лошадью. На телеге сидел человек типичной московитской внешности, в лаптях, портках, косоворотке и картузе. Он широко улыбался и залихватски пел. Песня была на чукотском. Сначала говорилось про красу московского леса, где ходят экзотические рыжие лисы. Потом певец взялся объяснять, что его лошадь — лучшее средство транспорта: «пароход — хорошо, самолёт — хорошо, вездеход — хорошо, а кобылка лучше!» Пел он красиво, и голос был хороший. Но восхвалял свою кобылку с таким наивным пафосом, что Вынтэнэ расхохоталась.

— Правда, весело?! — обернулась она к Уладзю, когда песня закончилась.

— Ничего хорошего, — резко ответил тот.

— Это же Кэнири Иванушка! — не поняла Вынтэнэ. — Из малых народностей!

— Он строит из себя дурачка, — глухо сказал литвин. У него вдруг прорезался сильный акцент. — А чукчи думают — все европейцы такие.

— Какие «такие»?!

— Примитивные, на кобылках ездят, и всегда улыбаются: «Мы лючи друзья старший чукотский брат! Один палка два струна — я хозяин вся страна»!

— Ты о чём?

— Твой Кэнири Иванушка популяризирует образ «доброго недалёкого туземца». И льёт воду на мельницу чукотского великодержавного шовинизма.

— Сам ты шовинист! — рассердилась Вынтэнэ. — Иванушка поёт про свой край, про свои народные обычаи! Да, московиты, пока их не открыли чукчи, ездили на лошадях. И сейчас ещё иногда ездят. Это их народный промысел. Что, Иванушка не имеет права быть собой?!

— Быть собой… — тихо повторил Уладзь. — А знаешь, почему он «Кэнири Иванушка»?

— Потому что мама его так назвала! — бросила Вынтэнэ.

— Мама назвала его «Иванушкой», — вздохнул Уладзь. — А потом чукчи забрали его в интернат. И там ему дали чукотское имя «Кэнири». А настоящее имя «Иванушка» записали как фамилию. И так они делали со всеми московскими детьми. И с волжскими народами — то же самое. Всех их сделали «Ринтувги» и «Нутэнэут»!

— Да их в интернатах грамоте научили! — перебила Вынтэнэ. — …И чукотскому языку тоже! Пусть спасибо скажут! Это язык Рытхэу и Кымытваль! А у туземцев что? Песня про кобылку?!

— Песня про кобылку — как раз на чукотском, для чукчей. А ты не задумывалась, почему твой Иванушка поёт не на московским языке?

— А кто бы его понял?! Их язык даже самим московитам не нужен!

— Ты же знаешь, что московский язык убивают.

— Да кто его убивает?! — крикнула Вынтэнэ. — Никто не запрещает московитам говорить на московском — сами не хотят! И никто их не притесняет! Ну разрушили мы их цивилизацию — допустим. Но ведь это было 350 лет назад! За это время можно было уже и развиться. Так нет же — кобылки, избушки… Чукчи строят для них яранги, прокладывают дороги, учат дикарей читать и писать! Знаешь, сколько это стоит государству?! Миллионы, если не миллиарды!