Московские сумерки - [93]

– Черт побери, откуда я знаю! Вы же понимаете, что это не мое дело. Поди догадайся, сколько заплатит ЦРУ за такую информацию, если они сочтут ее стоящей? А вообще-то, ваш брат прав: надо сделать все, чтобы ядерное оружие не попало в плохие руки.

– А вот насчет немного подурачиться – что это такое?

– Извините, не понял?

– Я хочу знать, что значит «немного подурачиться»? Вы говорите как-то не по-русски.

– Ну что ж, это значит… получать удовольствие от общения с другим человеком.

– Как же?

– Ну вот, например, я своим плечом касаюсь вашего. Пока он пояснял, она отодвинулась от него.

– А вы и не заметили?

– Заметила. Но думала о другом, – она опять прижалась к нему. – Это и есть «подурачиться»?

– Не совсем так. Это лишь начало.

– А что потом?

– А то, что ваша мама наказывала вам никогда не делать.

– А-а.

– Не хотите ли попробовать? Лишь ради укрепления международного сотрудничества, разумеется.

– Да, хорошо бы. Ради международного сотрудничества.

– Ну, разумеется. Тогда повернитесь сюда.

Она повернулась к нему. Ее лицо было близко-близко. Глаза ее потемнели и расширились.

– Так все и начинается?

– Да, все начинается так, – и он нежно поцеловал ее.

Она раздвинула губы, и он ощутил, как ее язык коснулся его губ и продвинулся глубже. Она крепко обняла его.

А соловей в это время заливался вовсю. Он пел какую-то печальную песню и тут же переходил на веселую. Мартин подумал, что он будет петь долго-долго.

Ее теплые груди прижимались к его груди. Одну грудь он взял в руку, но она отодвинулась. Тогда он неуклюже попытался расстегнуть на ней блузку, но левой рукой не справился, а правая была в гипсе. Она поцеловала его забинтованную руку и сама помогла расстегнуть пуговицы. На полоске бюстгальтера между грудями у нее был пришит матерчатый цветочек, и он прикоснулся к нему губами. Затем он расстегнул бюстгальтер и снял его, а она расстегнула блузку до конца, и он почувствовал, как она прильнула к нему. Она прижала свои груди к его телу и стала медленно водить ими по его животу, а он целовал ее и не мог оторваться.

– Это и есть «подурачиться»? – тихо спросила она, прижимаясь губами к его уху.

– А разве твоя мама не наказывала тебе никогда этого не делать?

– Вот этого-то как рал не наказывала.

– У тебя довольно свободомыслящая мама.

– Мне кажется, она и представить себе не могла, что я сейчас вытворяю. Американских обычаев она не знала. Какие же они нежные, эти американцы!

Он положил руку между ее бедер. На ней были джинсы советского производства, твердые, как картон, но он все равно почувствовал тепло ее ног. Он повел рукой повыше, а она сама подалась навстречу его движению. Его рука мягко и нежно гладила ее бедра.

– Я хочу любить тебя, – сказал он.

– Надеюсь, что полюбишь. Я тоже хочу этого.

Они двигались медленно, без спешки и суеты. Она вздрагивала и передергивалась под ним, постанывая и покусывая руку, чтобы не кричать, затем опять задергалась, тяжело дыша и постанывая. «Ой, ласточка!» – содрогнулась она снова и снова, потом он расслабился, а она застонала.

Спустя минуту-другую она поцеловала его в шею и отодвинулась. Стало совсем темно. Она начала одеваться, шурша одеждой. Потом встала перед ним на колени и долго целовала.

Медленно пошли они назад к Старому Буяну, продираясь через малинник. Кругом стояла сплошная темень.

Они понятия не имели, где находится деревушка, но помнили, что если спустятся с холма, то непременно выйдут на дорогу. Тогда останется лишь угадать, в какую сторону идти. Мартин шел первым, с трудом прокладывая путь через заросли кустарника, Алина старалась не отставать от него ни на шаг. Когда они на минутку остановились передохнуть, она повернула Мартина лицом к себе, притянула его руки, чтобы он обнял ее, и опять стала целовать его.

– А это ради чего? – спросил Мартин.

– Ради тебя.

Они пошли дальше. Пройдя еще немного, они увидели свет между деревьями и вскоре вышли на опушку леса, к дороге. Ее обочина поросла густой травой, мокрой от росы. Преодолев траву, они наконец вышли на дорогу.

– Кажется, мы где-то к западу от деревни, – предположил Мартин. – Если пойдем на восток, то выйдем прямо к ней.

Алина взяла его за руку и сказала:

– Пойдем. Скоро будет светать.

– Нужно хоть немного вздремнуть.

– Нет времени. Автобус в шесть. Он может и запоздать, но нам нужно быть на дороге в полшестого: вдруг он придет раньше.

– Это что, расписание по-советски? – спросил он.

– Да. Ради удобства граждан.

Мартин и Алина зашагали по дороге, почти белой в лунном свете. Они молча шли рядом, рука в руке. С вершины холма доносились соловьиные трели, как бы напоминая о недавнем. Она невольно сжала его руку. Дорога огибала холм, и трели стали постепенно затихать, в ночной тиши раздавались лишь их шаги, даже кузнечики перестали стрекотать. Иногда сквозь запах летнего леса был слышен тонкий аромат Алининых духов, еще различимый, хотя и прошло более тридцати часов, как она в последний раз надушилась.

Мартин прислушивался к эху шагов, отражавшихся от деревьев, как вдруг позади послышался другой шум. Он остановился и встревоженно повернулся.

– Что там? – спросила Алина.

– Пока не знаю. Давай подождем.