Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю - [15]
Праздник состоялся — накануне Покрова, в красивейший, золотой московский сезон; в синее небо шарахнули пушки, на мгновение вернув в Москву войну. Войско во главе с царем вошло в яму; прах героев был захоронен; состоялась церковная церемония (отпевание отца?).
Москва в тот момент решительно преобразилась, обнаружила новый центр, но не менее Москвы преобразился и юный Толстой: он воспринял произошедшее как чудо перемены времени; для него это было знамение, обещание судьбы необыкновенной, прямо связанной с собором и Москвой.
Когда-то он написал рассказ, первое сочинение Льва Толстого: «Рассказ дедушки». Несколько длинных фраз, без запятых. Дедушка собирается рассказать о своем сыне (об отце юного автора), как тот участвовал в войне. Обоих узнать нетрудно: дедушка — князь Николай Сергеевич Волконский; Левушка его не знал, дед умер задолго до его рождения. Отец — Николай Ильич Толстой, который участвовал в Отечественной войне. Между отцом и дедушкой — в трех фразах — угадывается некая семейная коллизия, расшифровка которой подразумевается автором в дальнейшем. Пока это эскиз. Сочинение в формате семейной хроники, посвященное войне 1812-го года.
По сути, это первый набросок «Войны и мира». Нетрудно понять его замысел: вернуть — хотя бы в слове — отца, вернуть счастливое детство. Вернуть (собрать) «летнее» время. Как это можно сделать? Только чудом (собором). Посредством, приемом чудотворения.
И вот на его глазах происходит чудо — праздник, «возвращение» войны, таинственная перефокусировка Москвы.
Далее — самое важное в сюжете их встречи. После первого чуда начинается синхронное действие, значение которого мы еще не вполне сознаем. Начинается строительство собора — и писание романа. То и другое посвящено победе в войне 1812-го года. То и другое, строительство и писание, длится сорок лет. Это одно и то же действие, долгое, сложное, постепенное, с перерывами и паузами. Постепенно собор меняет Москву; роман ее меняет тем более — меняет фокус истории в наших головах, обустраивает заново помещение нашей памяти о событиях 1812-го года.
Удивительное дело — мы до сего дня не различаем подобия двух этих важнейших, центральных московских произведений.
Оба они о чуде, о празднике — исчезновении Москвы в пожаре и последующем ее возвращении, спасении.
Стоит только различить эту синхронность, и многое становится на свои места. Толстой (по матери Волконский) много лет наблюдал строительство «волхонского» храма, — молча, со стороны, с ясным ощущениям соревнования. И параллельно писал свой роман.
Ревность, упакованная в слове «соревнование», в данном случае имела существенную силу: он именно ревновал, не допуская мысли, чтобы кто-то превзошел его в чувстве к Москве, в сочувствии с Москвой, которая в известном смысле заменила ему родителей.
Это очень важно: для Толстого обыденные слова о Москве-матушке имели существенный смысл. Москва заменила ему мать, дала ему кров, тот именно покров, «пластические» свойства которого мы теперь разбираем. Неудивительно, что сразу после встречи с Москвой Толстой принимается писать семейную хронику, эскиз «Войны и мира».
Толстого можно признать приемным сыном Москвы — и это не дежурная формула, но правда о Толстом.
Он написал, построил свой роман. Роман не просто удался; Толстого ждал не один только литературный успех — эта книга стала краеугольным камнем новой Москвы. Той, что растет, дышит в наших головах. Постепенно роман-календарь, роман-собор «Война и мир» стал предметом новой веры — вне зависимости от того, что на самом деле произошло в 1812-м году. Послепожарная Москва уверовала в то, что о ней написал Толстой; его роман стал для нее мифом. Действенным, формообразующим, судьбоносным — настолько полно в толстовском бумажном соборе суть Москвы была воплощена.
Ничего удивительного: показательно синхронно росли от исходной точки (праздника 1837 года) две «сферы»: писатель и храм, и с ним вся послепожарная Москва. Они росли вместе духовно и душевно, обоими владело чувство чуда, и именно это «геометрическое» сочувствие, это подобие в пространстве определило успех толстовских интуиций, удивительную адекватность его сочинения о Москве.
Можно отметить определенную последовательность фактов, которые позволяют принять Толстого за весьма чувствительного и успешного оформителя Москвы, — в той области, которую принято называть метафизической. Есть несомненная связь в цепочке «Толстой — Москва — чудо (праздник)»; наверное, сознавать ее не очень привычно. Слишком устойчив образ Толстого-реалиста, искателя земной правды; этот образ самостоятелен, к тому же в достаточной мере удален от Москвы (обратно в Ясную Поляну).
Однако эта связь есть: начиная с момента встречи, с чуда совпадения 1837 года Толстой постоянно и напряженно наблюдает Москву. При этом он так же постоянно — фоном — пишет о ее праздниках. Он составляет ее портрет, точно мозаику, из праздников. Разных: заметных и незаметных, явных и тайных, счастливых и несчастных дней, каждый из которых, каждое мгновение которых есть чудо из чудес. Одним из важнейших мотивов творчества является для Толстого потеря Москвы.
