Московские коллекционеры - [121]
Илья Семенович был раздавлен. Возгласы сочувствия, репинские стенания: «Боже, в чьих руках теперь галерея!» — исправить ничего не могли. «Сие грустное событие есть акт большой несправедливости, ибо я считаю И. С. человеком, необходимым галерее, которого трудно заменить кем бы то ни было (несмотря на его подчас властный тон и т. д. и дипломатию, которая, однако же, ни к чему в конце концов не привела)… Ужели это интрига? Если же интрига, то что же — крайность направления в пресловутых покупках (ему лично приписываемых?!), — писал А. П. Боткиной расстроенный Серов. — Вчера получил письмо от И. С. - он умоляет в видах самой галереи не вздумывать мне подавать в отставку… Уходить все равно придется и, вероятно, очень скоро — ибо находиться в положении И. Е. Цветкова… и обучать исподволь купно с его единомышленниками кн. Голицыным и г. Вишняковым так называемому декадентству (в этом, разумеется, обнаружится наше гражданское мужество в борьбе, так сказать) — более чем грустно, считаю прямо невозможным для себя…»
Весь предыдущий год Остроухов с Серовым убеждали Цветкова с Голицыным, что вкусами публики в вопросе покупок руководствоваться нельзя, поскольку новое, смелое и талантливое в искусстве редко имеет при своем появлении широкий успех. Хрупкий мир между фракциями нарушили вполне невинные «Портрет девушки» Федора Боткина (жившего в Париже кузена жены Остроухова) и карикатура Павла Щербова. Академик М. П. Боткин (приходившийся жене Ильи Семеновича дядей), вместо того чтобы поддержать родственника, заявил в интервью, что покупки Совета «разжижают» галерею и вообще ее недостойны. Не говоря уже о потраченных суммах. («Я бы еще понимал купить "Аленушку" за 500 руб… но платить семь-восемь тысяч — это абсурд».)
«Дорогой Шура, у нас тут целая драма по поводу Совета, — писал Александру Бенуа Серов. — Весьма возможно, что дойдет до заявления в Думе. Пока ругается только скверненькая газета "Новости дня", но за ее ширмами действуют другие темные силы. Остроухов совсем заметался (галерея, действительно, наичувствительнейшая струна в его, так сказать, душе). Мне-то что, мне наплевать, я всегда, как эгоист, ухожу оттуда, где мне становится неприятным мое пребывание. Но тут дело все же нешуточное и придется бороться — т. к. считаю, что хотя наши покупки в галерею и не вполне достаточны, т. е. кое-что пропустили, но… сомневаюсь, чтобы другой Совет или же один покупщик… покупал лучше». (Курсив мой. — Н. С.)
Намеченное на середину января рассмотрение вопроса о деятельности Совета отложили, и Серов с Остроуховым успели съездить в Петербург на открытие первой персональной выставки Константина Сомова и купить «Даму в голубом». Виртуозно написанный портрет Елизаветы Мартыновой решительно не понравился ни Голицыну, ни Цветкову, но еще большее недовольство вызвал рериховский «Город строят» — стилизация на тему русской старины в духе модерна. Особенно — ценой. Разногласия в Совете были делом привычным, но декадентские покупки стали обсуждаться в обществе, и Думе не оставалось иного выхода, как создать специальную комиссию. «Что бы стало с бедным П. М. Третьяковым, если б он мог видеть, что делают его преемники, впрочем, не им избранные», — писали «Новости дня». «В Третьяковской галерее наступает новая эра, эра плохих работ», — заявляло «Новое время». За «блок» Остроухова вступился только «Курьер» в лице Сергея Глаголя (С. С. Голоушев), напомнив в статье «Грозит ли гибель Третьяковской галерее?», что «покойный П. М. Третьяков, покупая на собственные деньги для своей собственной галереи, тоже почти после каждой покупки получал анонимные письма с выражением в них негодования за его удивительное неумение покупать» (Павел Михайлович, кстати, перед смертью успел купить первую картину из серии «Начало Руси» Николая Рериха). О неприятной сцене, когда на Третьякова напал Владимир Маковский, стало известно много позже. На ежегодном обеде, который Павел Михайлович устраивал по случаю открытия каждой Передвижной, Владимир Егорович вместо тоста потребовал ответить: «Кто это стал прививать к галерее Павла Михайловича сифилис?… И кто это за любитель нашелся — прививать эту болезнь Павлу Михайловичу? Как это можно назвать иначе — появление в его галерее такой, с позволения сказать, картины, как портрет девицы, освещенной солнцем?» Любителем этим был не кто иной, как Остроухов, о чем его учитель Маковский вряд ли догадывался. Теперь Илья Семенович дул на воду. Александра Павловна и та однажды не сдержалась и даже высказалась в том смысле, что «папа покупал шире» и им тоже не мешало бы действовать смелее. Естественно, Павел Михайлович действовал смелее (даже когда формальной владелицей галереи стала Дума): право покупать то, что считал нужным, даже тратя городские деньги, он заслужил.
Совет подобной репутации не имел. Но заступники у него нашлись. В полемику вокруг новых приобретений включились Репин, Поленов и Виктор Васнецов, назвавшие обвинения необоснованными. Их поддержал руководитель граверного класса Академии художеств старик В. И. Матэ, написавший Остроухову, что на коленях готов просить Совет не складывать с себя обязанности. Особенно тронул Илью Семеновича С. И. Щукин, который специально пришел в Трубниковский, чтобы лично пожать ему руку и сказать, что «совет Галереи идеальный» и те немногие дружеские упреки, которые он позволил себе делать по делу приобретений, готов взять назад.
