Московские этюды - [2]

Да ведь собственный ребятишка всегда перед мысленным или живым моим родительским бдящим оком. И примечаю порою с ужасным недоумением и нескоро преходящей дурною обидой странно неребяческие его поступки, цепенения, и глаза... глаза по-стариковски отстраненные, как бы успевшие заглянуть в неведомую еще даже мне, обидчивому родителю, бездну...

"И поныне русский человек среди окружающей его строгой, лишенного вымысла действительности любит верить соблазнительным сказаниям старины, и долго, может быть, еще не отрешиться ему от этой веры", - мудро и спокойно замечает Иван Александрович Гончаров в своем истинно русском и по-русски же написанном бессмертном сочинении: "Обломов".

И ведь верно же, - я верю и люблю весь тот вымысел, который "выдумал" Гончаров про житие-бытие Ильи Ильича Обломова, точно так же, как сам маленький Илюша, что горячо и онемело внимал русским сказкам и преданиям седой старины, пересказанными его любимой маменькой и седой же нянюшкой этими великими и великодушными на собственные придумки мастерицами его детства. Мастерицами Илюшкиного волшебного детства...

И насладившись, насытившись, надышавшись воздухом своей Обломовки, я непременно же замру посреди луга, посреди пашни, посреди поля пшеничного, посреди главной усадьбы колхоза "Путь Ильича", и тотчас же образумлюсь и вспомню: каких-то несколько десятков лет тому назад на этой самой земле, на этих черноземных чистых, жирных, пахучих дернах стоял мой предок, - мой предок русский дворянин, русский помещик, русский человек с овальной подстриженной бородою, усами, обрамляющими уста сахарные... нет, нет же! напротив, губы моего предка, на это сенокосное время красны и потресканы от зноя, от всех тех забот русского рачительного хозяина своей земли, земли не прикупленной по спекулятивной цене, - цена этих живых и живописных русских просторов совсем иная, - эти угодья, эти луга и эта березовая роща вместе с этим зеленым, кудрявым клином была высочайше дарована его славному прапрадеду самым первым русским господарем Иваном IV, прозванным в народе Грозным царем.

Мне так хочется верить, что именно с тех невообразимо далеких, но все равно же не отчужденно прошлых седых лет-годов прорастает мой теперешний цивилизаторский, окоченелый в недоумении теперешнего бытия, корень-облик.

1992 г.

ЛЕНЬ-МАТУШКА...

(прагматическое)

Я окончательно во власти этого красивого русского чувства. Я обуян им.

Я весь со всеми своими умственными извилинами в чрезвычайно прелестном уютном полоне.

Да, господа хорошие, я покорен этим истинно прекрасным, истинно человеческим вполне древним и славным инстинктом, который прозывается ленью.

Потому что у меня есть стимул к сему рутинному ежедневному упражнению. Упражнение состоит из элементарного занятия - ничегонеделанье.

И я, русский дурень, не суетясь, с величайшим наслаждением окунаюсь раз за разом в это прохладное, впрочем, и прохладительное озеро ничегонеделанья.

В эти скверные смутные лета я умудряюсь ничего не делать. Не делать лично для своей особы.

Вот именно, господа хорошие, я ничего, ни черта не делаю для капиталистического, вернее, демократического переустройства своей единоличной судьбы. И все-то, подлец, никак не соберусь. Вы, знаете, как-то недосуг.

Потому что я, русский дурень, чрезвычайно занят. Занят своей последней ролью. Чертовски приятной и забавной ролью.

Я самым нахальным образом влез в образ Ильи Ильича Обломова... А?! Хрестоматийный литературный персонаж, - но до чего же обаятельный, задушевный и напрочь же не современный, не отвечающий, так сказать, нынешнему духу времени. Новейшему душку-духу. Прагматическому, западническому, весело-хлестаковскому даже...

То есть разумом-то я понимаю: надо бы встряхнуться, разуть хорошенько глаза, продрать их от семидесятилетней социалистической спячки, аэробической зарядкой размять затекшие члены, наморщить, как подобает интеллигенту, свой широко обозримый лоб...

Я, господа хорошие, вероятно, сумел бы еще пару-другую энергетически заряженных русских глаголов припомнить с тем, чтобы предложение размахнулось аж!.. и поразить бы своей энергетической глагольной удалью и неутомимостью, но...

Но ей богу же, братцы мои, господа любезные, - неохота. Ну, вот неохота и все тут. И потом, - чего это ради я должен отнимать у вас зрение и ваше драгоценное время, которое в данный исторический момент все равно что наличные и возможно таки в чужеземных монетах.

Одним моим художественным глаголом, - который должен по художественным (пушкинским) законам жечь ваши оледенелые сердца, - меньше, а в итоге в натуральном выигрыше: одной монетой стало больше в вашей личной казне.

Демократическая, вернее, диалектическая закономерность, где меньше русского жгучего глагола, там больше звонкого и отнюдь не самоварного металла, на вид обыкновенного, желтого, червонного, и на ощупь-вес заурядного увесистого, но такого утонченного, изысканного для знатока. Знатока женских чар и прочих прелестей.

Да, милые сударыни, ведь все ради вас. Все эти демократические перетряски, переустройства все ради вашего благосклонного, ласкового, зовущего, предвещающего нечто непременно неземное взгляда...