Московские дневники. Кто мы и откуда… - [8]
А до тех пор надеюсь услышать о тебе.
Сердечный привет тебе, твоей жене и дочке.
[Твоя Криста]
Владимир Стеженский — Кристе Вольф, 14 сентября 1960 г.
Москва, 14.9.60
Дорогая Криста,
понимаешь ли ты, какую замечательную вещь ты написала? Давно я не читал ничего подобного. Проглотил я ее всю залпом, а потом перечитал снова, не спеша, смакуя каждую фразу. Молодец! Нет ничего лишнего, ни капли воды, все словно высечено из одного куска гранита. Такая сдержанная, даже строгая манера делает особенно волнующим и трогательным содержание. Это не всегда удается даже опытным писателям. Однако хватит, а то боюсь тебя перехвалить. Как бывший критик ты знаешь, как опасны для молодых авторов чрезмерные похвалы. И потом я ведь не могу быть в данном случае объективным. Если бы это написал кто другой и о другом, я может быть был бы более строгим. Так что не очень зазнавайся и не задирай нос. И все же еще раз повторю: молодец! Пиши, пиши и пиши. Забудь пока о критике, пусть писатели спят спокойно. Если нужно, я их сам покритикую. Чтобы не забыть, два малюсеньких замечания: едва ли твои герои могли в июне есть в Киеве дыню, да еще перезревшую. Даже в Армении они поспевают много позднее. И бараниной на вертеле их едва ли угощали в украинском колхозе. Конечно, и в немецком ЛПГ могут сварить борщ, но это, как говорится, не типично.
Очень хочется перевести твой рассказ на русский язык. Постараюсь это сделать. Отпуск мой уже кончился. Мы всей семьей были на даче, погода стояла премерзкая, сплошные дожди. Но все равно было хорошо. Несмотря ни на что я купался, ходил в лес за грибами, которых в этом году было великое множество, и наслаждался бездельем. Последнее иногда тоже бывает полезным. За время отпуска накопилось много работы, сейчас сижу и разгребаю всю эту груду. Написал несколько рецензий и статью ко дню рождения Анны. В ближайшее время предстоит написать главу для истории немецкой литературы, которую выпускает наш институт мировой литературы. Таковы пока мои планы.
Когда ты теперь к нам приедешь? Очень, очень хотел бы тебя видеть. Ты хоть пиши, только чаще, чем раз в год. И не обзывай мои письма всякими нехорошими словами. Просто ты не умеешь их читать. Бери прим[ер] со своей дочки и изучай русский язык!
Новый дом наш пока не готов. Еще год придется подождать. Так что пиши по старому адресу.
Желаю тебе самого хорошего. Привет от всех нас.
С сердечным приветом,
твой Володя
Письмо Владимира Стеженского Кристе Вольф от 14 сентября 1960 г.
Третья поездка. 1963 г. В Москву с Бригиттой Райман, 7–16 октября 1963 г.
* * *
12.10
Москва, в третий раз. Каждый раз осмысливать все труднее. На этот раз больше знакомства с жизнью народа, потому что живем мы в транзитной гостинице «Киевская», которую здесь никто почти и не знает. Оглушительные арии по утрам и веселье до глубокой ночи. Новый опыт после международных гостиниц прошлых лет. Вид из окна (2-й этаж) прямо на очень оживленную улицу поблизости от Киевского вокзала. Мимо постоянно проходят разнообразные типы.
Первые дни всерьез боролась с ощущением чуждости, в том числе и по отношению к людям, которых уже хорошо знала (Владимир). Вероятно, всему виной процесс развития, в каком я нахожусь: я стала не просто критичной, но почти недоверчивой к видимости.
Сегодня ночью, лежа без сна (опять гулянка!), думала о том, что надо бы написать: город, заросший травой. Легенда о городе, который мало-помалу зарастает травой, оттого что люди внутренне дичают, обрастают мхом. Весьма нередкий процесс ныне, я говорю об этом со Ст. [Владимиром Стеженским], он заметил, что я сама этого боюсь (никуда ведь не денешься!), и уверенно сказал, что я никогда не изменюсь. Благочестивый образ, какой он составил обо мне. «Свет далекой звезды».
Сегодня ночью мне привиделась — наполовину во сне, наполовину наяву — маленькая человеческая фигурка перед огромным двойным рядом зеркал. В первом зеркале крупно отражался мужчина — начальник, — которого маленький боится, бежит к другим зеркалам, потом мчится дальше и дальше, вдоль всего ряда, начальник становится все меньше, под конец этаким мальчиком-с-пальчик. Но не исчезает. Чаплин.
Смогу ли я еще когда-нибудь писать при моей неповоротливости?
Впервые: осень в Москве. Новые городские кварталы (возведены быстро, инфраструктура большей частью отсутствует). Уход за домами, похоже, проблема.
Несколько редакций. Различные степени дружелюбия и официальности. При этом многое непроницаемо. Разговоры остаются поверхностными, будто все всегда было и будет в полном порядке. Нечистая совесть? Страх? Ст. считает: они сами не знают, что происходит.
Что, собственно, более всего связывает людей друг с другом? Что такое любовь? Если один знает другого, как никто. Если только одному-единственному показываешь себя целиком, без страха, что тебя могут понять превратно, могут оттолкнуть. Полнейшее доверие.
Его с открытыми глазами не нарушишь, пусть даже другой считает, что имеет на него неменьшее право. Хочется раздвоиться, быть одновременно и здесь, и там, быть всем для одного и для другого. Но это невозможно, а значит, честнее вовсе не пытаться, не делать последний шаг, не уступать мгновению. «Ты ненормально нравственна». У меня слезы навернулись на глаза. Мужчины всегда только требуют, Герд — большое исключение. В Германии, насколько я знаю немецких мужчин, он для меня единственный.
