Московская Нана - [5]

И Ольга Константиновна поднялась навстречу приближавшемуся к ней «писарьку».

V ПОКЛОНЕНИЕ КРАСОТЕ

— Я сегодня, тетя, — сказала Клавдия, нежась на кровати, — в гимназию не пойду. Мне что-то нездоровится…

— Да, нездоровится, — заметила недоверчиво тетка, — фокусничаешь все. Какие-нибудь новости придумала! Эх, Клаша, Клаша, несдобровать тебе: уж больно ты востра.

— А что же, по вашему мнению, размазней быть? В наш век тихони прозябают, а не живут. То ли дело я: все превзошла и решила, что на жизнь надо смотреть с точки зрения «велосипеда и тарарабумбии», как я где-то вычитала! Мной только не исследована на практике любовь — объекта подходящего не попадалось. Если найду, конечно, задушу в объятиях; я не у папуасов живу — это там невинность девушек в клетках охраняют: климат очень к объятиям с первым встречным-поперечным располагает… Так-то, тетенька!

— Ах, ты воструха, воструха! — качает в ответ укоризненно старуха головой. — Веселись, смейся, но только смотри, не обожгись…

— Не только не боюсь обжечься, но и совсем превратиться в пепел на груди «объекта»… «Все мы жаждем любви — это наша святыня!» — запела Клавдия.

Старуха, замахав руками, вышла из общей с племянницей спальни и удалилась хлопотать по хозяйству.

«Сухарь! Старая дева! — подумала про нее молодая девушка. — И зачем, спрашивается, вы жили? Неужели для того, чтобы, воздерживаясь от грязной „мужчинской“ любви, дойти до любви к мопсу! Холить, спать с ним, вычесывать злодеек-блох и надоедать ему своими ласками. Фи! какой ужас… Такая жизнь хуже смерти!»

И Клавдия при этой мысли соскочила в одной рубашке с кровати и подбежала к зеркалу…

— Посмотрим, — воскликнула она вслух, любуясь в зеркало на свое томное ото сна лицо, полуобнаженную пышную грудь, — кто посмеет устоять передо мной! Только бы найти, кому подарить себя! О, если бы «обрести» его сейчас, сию минуту, когда я так молода, здорова, так жить хочу! Я все, все бы ему отдала, сама бы заставила взять меня! Задушила бы в своих, не испытавших страсти, объятиях…

— Барышня! — перебила своим вопросом размышления Клавдии вошедшая в спальню молоденькая горничная. — Прикажете изготовить ванну?

— Конечно, Маша, — сказала молодая девушка и повернула к вошедшей свое возбужденное, раскрасневшееся лицо. — Кстати, скажи, кто такой наш новый жилец?

— Не знаю-с. Говорят, я художник. А должно, не прав-да-с — кто-нибудь другие. Всю комнату бесстыжими бабами увешали. Все до одной голые-с. Так что стыдно и женщине смотреть-с, а им, знать, ничего.

Клавдия засмеялась.

— А уж сами с лица, — продолжала тараторить Маша, — настоящие ангелы-с. И добрые такие, ласковые. Просто чудно-с!

— У тебя все мужчины — ангелы! — заметила Клавдия горничной. — А чудного тут ничего нет. Жилец действительно художник и голых женщин рисует. Это такая специальность. Ну, что тебе объяснять, ты все равно не поймешь! И женщины есть такие, которые себе хлеб этим зарабатывают. С них художники рисуют…

— Ужели с голых-с? — удивилась горничная. — Срамота какая!

— Какая ты глупая! Никакой срамоты нет. Это красота… Попроси вот меня кто-нибудь для картины донага раздеться, я с удовольствием соглашусь.

— Ах, что вы, барышня, что вы!

— Ну, молчи, беспонятная! Иди лучше ванну готовить.

Сидя в большой мраморной ванне, Клавдия как-то инстинктивно тщательно мыла свое роскошное, упругое, молодое тело; она как будто действительно его для кого-то готовила. Идя в ванну, она столкнулась в дверях со Смельским и была поражена его «ангельской», как выразилась горничная, красотой. Клавдия обязательно бы сама познакомилась с ним, если бы она не была не совсем одета. Вежливый художник, увидев в дезабилье какую-то молодую девушку, поспешил скрыться. Он совершенно не разглядел Клавдии. Она была счастливее… Ей страстно понравилось нежное, безбородое лицо Смельского, дышащее такою свежестью и наивностью, его черные, вьющиеся волосы, его огромные, почти женские, волоокие светлые глаза.

— Он настоящая девчонка, — подумала Клавдия, плескаясь в ванне. — Но я сделаю из него мужчину. Господи, как он хорош! Наконец, мои желания сбылись: объект найден! Какие только у него зубы, какой голос? О, если хорошие! Я не только соглашусь раздеться для его новой картины, но даже для него самого… Довольно я натерпелась со своей невинностью. Минута наслажденья настоящего, райского, говорит Достоевский, есть все… Ради нее стоит отдать даже жизнь, не только что какую-то, почитаемую фарисеями, невинность… Он будет мой! Хотя я и не изведала на деле любви, но страсть заставит меня быть опытной, и я даже научу любить его — мужчину! Ведь трудно же предположить, чтобы он не знал женщин; теперь даже все мальчишки избаловались…

И, вся — порыв, вся — сладострастье, вся — необузданный наследственный порок, она стала бить себя по трепещущей груди, судорожно, до боли, сжимать свои, разгоряченные теплой ванной, руки и ноги. Румянец залил ее щеки, она в изнеможении положила свою голову на край ванны, закрыла глаза и так долго, долго оставалась без движения. Казалось, она спала…

— Маша, ты сказала, — смеясь, говорила Клавдия, подходя к комнате художника, — жилец ушел.