Московия - [108]

Валькининкай, 2 марта (пять миль);

Руднинкай, 3 марта (четыре мили);

Вильна, 4 марта (также четыре мили).

Перед Вильной же, примерно за милю, нас ожидали^{353} посланный королевским наместником пропет, а также множество придворных, встретивших меня изысканным приветствием, сказанным Анджеем Кшицким, впоследствии архиепископом гнезненским.

Меня посадили в большие сани, то есть обширную повозку, устланную подушками, коврами, расшитыми золотом, и украшенные бархатом и шелком, запряженные прекрасными жеребцами; посол герцогини тоже сидел в санях напротив меня. При этом с того и другого бока от меня, на полозьях, держа санки, стояло множество знатных людей, королевских слуг, служивших мне, как будто ехал сам король.

Таким образом препроводили меня до самой гостиницы. За день до того прибыло турецкое посольство; меня провезли мимо их гостиницы, а затем привезли в мою почетную резиденцию, где было приготовлено все необходимое в лучшем виде.

Вскоре туда явился Петр Томицкий^{354}, тогда епископ перемышльский, вице-канцлер Польского королевства, а впоследствии — краковский; таких людей в мое время немного было среди польского духовенства. Он, муж, по всеобщему признанию, отличавшийся выдающейся доблестью и безупречной жизнью, и также от имени короля весьма любезно приветствовал и ветретил меня. Немного спустя он, в сопровождении большого числа придворных, проводил меня к королю, который принял меня с величайшим почетом в присутствии многих знатных мужей и вельмож Великого княжества Литовского. Что до переговоров в Москве, то тут король быстро отпустил меня по причине, которая будет ясна из последующего, чтобы ехать в Москву и постараться устроить мир.

Относительно брака король сказал: «Раз уж я однажды согласился жениться по совету императора, то пусть исполнится желание Его величества и на этот раз». Итак, я спросил у посла герцогини, исполнил ли я то, чего он от меня хотел, то есть устроил ли я вернейшим образом брак? Он признал это и дал мне в том расписку, так как в Линце он передал мне письмо своей госпожи с обещанием уплатить тысячу гульденов, если благодаря моим стараниям брак будет заключен.

В это время в Вильне был заключен между прочим при содействии цесаря, представителем которого был я, брачный договор и союз между королем и Боной, дочерью Иоанна Галеаццо Сфорца, герцога миланского.

Там находились в строгом заключении три московитских вождя, которым 8 сентября 1514 года вверено было под Оршей главное начальство, да и все московитское войско. Первым между ними был Иоанн Челяднин. 11 марта я встретился с ними с позволения короля и утешил, чем мог; ведь я ехал к их господину. Я одолжил им двадцать гульденов^{355}.

Вильна, столица Великого княжества Литовского, расположена между небольшими горами или холмами, в том месте, где соединяются реки Вилия и Вильна и впадают в Неман, то есть Кронон. Городские стены возведены недавно братом нынешнего короля Александром; там царит большое оживление.

Я недолго пробыл в этом городе и оставил здесь Хрисостома Колумна, который тяжело переносил местную пищу, питье и даже воздух. Он жаловался на желудок и говорил, что ему придется прибегнуть к моему лекарству, сознавшись, что оно ему весьма помогает: пить вермут, по поводу которого он много ворчал в дороге.

Я выехал из Вильны 14 марта, причем выбрал не одну из обычных дорог, одна из которых ведет в Москву через Смоленск, а другая — через Ливонию, но поехал прямо посредине между ними и через четыре мили прибыл в Неменчине, а оттуда через восемь миль и переправившись через реку Жеймене — в Швенчяны, 15 марта.

На следующий день, 16 марта, я через шесть миль приехал в Диснай, где есть озеро того же названия, и через четыре мили в Дрисвяты, куда прибыл 17 марта, где вернулся ко мне московский посол, которого я оставил в Гродно, а Георгий Раумшюссль здесь повернул назад.

В четырех милях далее находится Браслав, 18 марта, при озере Навер, простирающемся в длину на милю.

19 марта, проехав еще пять миль, мы достигли Дедины и реки Двины, которую ливонцы — а она протекает через их владения — называют Дуною; некоторые утверждают, что по-латыни это Турант, а согласно другим — Рубон.

Затем 20 марта мы поспешно направились в Дриссу (семь миль), и под городом Вята снова выехали на Двину. По ней, скованной льдом, мы ехали шестнадцать миль вверх по реке по обычаю того народа и нам встретились две наезженные дороги. Недоумевая, которую из них избрать, я сразу же послал своего повара-литвина на разведку в крестьянский дом, расположенный на берегу. Но так как около полудня лед стал сильно таять, то гонец возле берега провалился сквозь подтаявший подломившийся лед; мы вытащили его с большим трудом. Случилось также, что в одном месте лед на реке с обеих сторон совершенно растаял и исчез, а оставалась только та часть его, которая затвердела от непрерывной езды, шириной никак не больше того, чем захватывали полозья наших повозок. По ней мы переехали не без сильного страха и опасности, будто по мосту длиной около четырех-пяти шагов. Наш страх усиливался из-за всеобщей молвы, что-де незадолго перед тем шестьсот московитских разбойников все до одного потонули во время перехода через эту самую реку, покрытую льдом.