Сжалился бог и над Тимошкой, и над Роксоляной, и над обезумевшим от ревности купцом Богушовичем. Да и над львовским старостой, которому пришлось бы разбираться с убийцей. Мертвы были все: и Тимошка, и Роксоляна, и обманутый муж. Умерли без причастия.
Вот такое событие приключилось в этом тихом и мирном городе.
В тот вечер брат Геворк не выходил на прогулку. Жег дома свечу, кутался в шерстяной плащ, думал. Вспомнил, как однажды утром встретил Роксоляну. Два бездонных глаза равнодушно глядели на встречного. Может, так глядят ведьмы, возвращающиеся с шабаша? Давно ли это было? Всего месяц назад?
Спал Геворк беспокойно. Утром уже был у печатника.
— Что это? Почему? Разве люди так жестоки, друг Иван? Ты всегда спокоен. Ты никогда не повышаешь голоса, не кричишь. Неужели тебе никогда не хочется крикнуть от испуга?
— Хочется! — тихо сказал печатник.
— Почему же мы все молчим? Почему ты молчишь? Такая страшная смерть!
— Зато мгновенная. Тимошку, конечно, столкнули с башни. Это Богушович кого-нибудь подкупил. А Роксоляна умерла в один миг. Бежала спасать Тимошку. Нас с тобой так спасать не побегут.
— Ты так говоришь, будто завидуешь им.
— Может быть, завидую…
— Но это все какой-то мрачный сон… Это не может быть правдой!.. Почему топор? Почему Тимошка упал? Зачем сама башня?
— Я же тебе говорил: башня нужна была Тимошке, чтобы наблюдать за звездами. Тимошкины странности — это все больше напускное. Звездами он интересовался серьезно. Да боялся о том людям говорить. Однажды лишь мы виделись с ним. И тогда, при разговоре, он сказал: «На свете есть всякий народ. Некоторые даже в звезду небесную готовы плюнуть!» Нет во всей этой истории, брат Геворк, никакого бреда. И никакого колдовства. И башня была настоящая. И звезды над нею светили настоящие. И Роксоляна любила Тимошку Турка по-настоящему. Запиши все это в свой дневник.
Говорят, Иван Корытко еще в юности пропил не только небольшое поместье, доставшееся ему от родителей, но даже собственную шпагу. Это был легкомысленный поступок. Шпагу надо беречь. И тогда она, в свою очередь, сбережет однажды жизнь тебе самому.
— Но послушайте, зачем мне шпага? — спрашивал в трактире Корытко. — Я не собираюсь в поход, чтобы освободить от неверных гроб господень. Почем мне знать: вдруг эти неверные вполне приличные люди? Я вообще не знаю туда дороги. Может, налево надо идти, а может, направо. Да и кто вам сказал, что Львов хуже Иерусалима?
Корытку жалели. Угощали вином. Давали денег. Носил он и одежду с чужого плеча. Иной раз — с плеча Филиппа Челуховского, с которым у них завелась странная дружба. Корытко первым садился в только что отремонтированную коляску и совершал вояж по городу.
— Все в порядке. Мягкий ход и скрипа нет!
Граф смеялся. Хлопал Корытку по плечу. Давал деньги…
Частенько забредал Корытко и к брату Геворку.
— Дай злотый — скажу приятное!
— И не стыдно тебе? — спрашивал Геворк.
— Ничуточки. Чем я хуже других? Тем, что пропил шпагу? Мне она ни к чему. А кому-то, может быть, послужит.
— До седых волос дожил, а все не угомонишься.
— Зачем мне угомоняться? Думаешь, веселее будет жить?
— Хоть достойнее.
— А что приносит нам нравственная и достойная жизнь? В рай все равно надо идти пешком.
— Стыдно! — сказал Геворк. — Нехорошо так говорить!
— Не буду, — смирился Корытко. — Дай два гроша! А достоинства у меня, брат Геворк, не меньше, чем у самых трезвых и самых достойных. Пьян я или трезв, но о тебе и твоем друге печатнике, хоть он московит, никому худого слова не сказал. И подлость тебе не сделал. А за эту подлость бочку вина обещали…
— Какую подлость?
— Обычную.
— Так говори, раз начал.
— Я начал?
— Не я же!
— Ничего я не начал. Ни о чем я не говорил. Всегда мне чужие слова приписывают! И бочки вина мне никто не обещал. Тебе это послышалось. Я болтун. Но такой болтун, который никогда не пробалтывается. Слов много, а фактов никаких. Понял? Кому надо, тот догадается. Кому не надо, ничего не поймет. Эх, Тимошка, Тимошка! Друг мой Тимошка! Говорил я ему. Просил быть поболтливее и посуетливее. Болтуну жить спокойнее. Его не боятся. Но если уж мне из этой жизни придется уйти не по своей воле, я и за себя и за Тимошку так хлопну дверью, что с горы Арарат камни посыплются. И Ноев ковчег вниз упадет! Пиши стихи, брат Геворк! Пой песни! Мне пора. Монета руку жжет!
Корытко утверждает, что ему не нужна шпага. Странно. Разве он не знает, что жизнь полна неожиданностей, и часто пренеприятнейших?
Право, лучший совет, который можно дать любому достойному человеку, — все же беречь свою шпагу. И быть начеку, даже если приглашают выпить стакан вина в хорошо знакомом тебе доме…
В один из дней, когда Корытко уже выпросил у Геворка свой злотый и удалился с таким счастливым и просветленным лицом, будто получил в наследство по меньшей мере испанскую корону, в гостях у Геворка побывал еще один странный визитер. Гигантский говорящий кузнечик. Отец Торквани. Он приветствовал Геворка. Позволил себя усадить. Торквани был вежлив и радушен. Даже принес с собой подарок — прекрасно оформленный, переплетенный в золотистый бархат молитвенник.
