Московии таинственный посол - [20]
— Можно посидеть у тебя, отдохнуть?
— Конечно, — сказал Геворк. — Много работаете?
— Очень много. Так нельзя. Загонит нас отец. Из Заблудова парень приехал. Гринь. Рыжий такой. Он в Заблудове помогал. И сюда за нами приехал. Позавчера мы сутки не выходили из друкарни. Гринь положил голову на пресс и уснул. Отец его растолкал и накричал. Гринь плакал, как маленький. Жаль мне его.
— Да для чего вам такая спешка?
— Вы что, отца не знаете? Сколько себя помню, столько и слышу: «Не спи! Быстрее! Давай! Давай!» Все у нас могло быть. И земля. И свой дом. Как князья могли жить.
До чего же похож на печатника младший Иван! Только глаза другие — карие и не такие бездонные.
Смотреть же в глаза старшего Ивана иной раз просто страшно. Вот и сейчас Геворк и не заметил, что давным-давно утонул в этом взгляде…
— Ну о чем ты думаешь? — тихо спросил печатник. — Странным я тебе кажусь? Наверное, Иван или Гринь приходили на меня жаловаться? Что ж, им не позавидуешь. Дела трудные. Денег нет. По грошу, по злотому собираю. А ребятам жить хочется, они молодые… Они не против друкарни, но так, чтобы эта друкарня нам с неба спустилась или кто-нибудь подарил бы ее нам…
— Подарить может князь Острожский.
— Нет! — жестко ответил печатник. — Острожский никому ничего не дарит.
— Ты-то откуда знаешь? Разве ты с ним знаком?
— Да зачем же мне с ним знакомиться? Я и без того вижу, что князь в короли метит. А остальное его мало интересует. Не даст он мне печатать такие книги, какие я хочу.
— Неужели князь против «Апостола» будет?
— А мне не один «Апостол» нужен. Мне разные книги нужны.
— Может быть, тебе в Москву написать? Есть же там люди, которые могли бы собрать для тебя хоть что-то…
— Там сейчас плохо, — сказал печатник. — Не до меня. Ни с Ливонией царь разобраться не может, ни с Крымом. Татары год назад до Москвы дошли. Город три дня горел. А до этого вместе с турками хотели прорыть канал между Волгой и Доном, чтобы к Астрахани и к персам по воде добраться. Только и спасло нас то, что турки математике не учены: не сообразили, что Дон течет на шестьдесят саженей выше Волги. Значит, простой канал не годится, нужны запруды. Да и дно там каменистое. Султан Селим, узнав, что канала не будет, ногами топал и велел казнить двух советников. Да толку что?
— Ты-то откуда все это знаешь? — удивился Геворк и опять увидел серьезные, строгие глаза и сеточку мелких морщин на щеках Федорова.
— Как же мне не знать? Я о Москве все знаю. Царь новые пушки льет. Но не пушки нам сейчас нужны. И не опричники.
— Книги? — спросил Геворк.
— Да, книги! — ответил печатник. — И школы.
Федоров ушел.
Зато вскоре забрел к Геворку Корытко, которому городские мальчишки дали кличку Корытко-седобров. В давно не чесанной и седой бороде почему-то торчала мятая соломинка. Уж не в стогу ли он сегодня спал?
— Дай пять грошей, — сказал Корытко. — Очень надо. Когда-нибудь верну… Если сумею.
— Если бы на дело, а то на вино.
— Вино — тоже дело. Вино сны дает радостные. И покой. Не могу уже без покоя. Может, как рябой Василий, сбежать в страну вечного солнца, где смерть красивая, как невеста, и ласковая, как мать? Так не добегу же. Сопьюсь на первом постоялом дворе. Если угостят, конечно. Своих денег у меня давно нет.
Геворк дал пять грошей. Он всегда жалел глупого Корытку. Тот ушел, но затем вернулся.
— Послушай, — сказал он Геворку. — Не ходи к печатнику Ивану. И к себе его не зови. Быть беде. О тебе расспрашивают. И о твоей дружбе с Иваном.
— Кто?
— Есть люди. Не могу сказать. Не имею права. Да и боюсь.
В доме графа снова запела труба.
Геворк беседует со звездами
Ночь была нежной и молчаливой. Казалось, ее можно спугнуть грубым словом, резким движением или громким шагом. Утихли колотушки сторожей. На деревьях мирно спали птицы.
Геворк, закутавшись в плащ, стоял у колонны. Он радовался тому, что дождя сегодня, наверное, не будет.
Теплый воздух ласкал лицо и шею Геворка. Хотелось тихо напеть мелодию легкую, воздушную и изысканную, как та музыка, что звучит над каналами Венеции.
— Спасибо, что пришли, — услышал Геворк за спиной и быстро обернулся. Голос показался ему прекрасным и таким же драгоценным, как эта ночь.
Под накидкой угадывается стройный стан. Маска. Холеная рука, придерживающая у груди накидку.
— Кто вы?
— Так ли уж важно, кто я? Важно другое. Я пришла сюда с чистым сердцем и открытой душой. Вы меня не знаете. А я вас знаю очень хорошо. Читала многие ваши стихи. Не спрашивайте, каким образом они попали мне на глаза. Но, благодарение богу, я их прочитала. И не забыла ни одной строки.
— Но мои стихи очень плохи. Я никому не рисковал их показывать.
— Плохи стихи или хороши — что проку о том спорить, если мне они нравятся. Они дни и ночи звучат в моей душе. Я не могу их забыть, не могу отбросить, отшвырнуть от себя, чтобы снова обрести покой.
Геворк чувствовал, что у него кружится голова. Не то от хмельного воздуха, не то от странных слов женщины.
— Для чего я вам? И для чего вам мои стихи?
Женщина засмеялась. Смех был чистый, звонкий. Будто на плиты, которыми вымощен пол аркады, высыпали горсть серебряных монет.
— Три вещи могут волновать женщину. Любовь.
