Москитолэнд - [14]

Арлин.

Захлебываясь слезами, вытаскиваю из-под пледа ее шкатулку. «И что мне теперь с тобой делать?»

– Не пострадала, мисси? – Карл нависает надо мной как… даже не знаю. Карлозанская башня?

– Нет, просто царапина. – Задрожав, я плотнее укутываюсь в плед и прячу шкатулку. – Что случилось?

– Шина взорвалась, – бормочет Карл. – Я запросил замену в Джексоне. Рекомендовал либо поменять колеса, либо всем пересесть на другой автобус, но никто не послушал. Никто никогда не слушает.

Чертовы людишки.

– Ты ведь путешествуешь одна? – уточняет он.

– Да. Но я уже позвонила отцу, рассказала о случившемся. Он говорит, мол, раз я не ранена, то могу продолжить путь до Кливленда. Кстати, как это сделать?

Карл прикуривает сигарету, долго, от души затягивается. Боже, ну прямо крутой пацан, курящий под дождем.

– Я все устрою. Желающие могут сегодня переночевать в мотеле, а утром возьмем новый автобус. Разумеется, все оплачено… – Он умолкает и будто бы что-то обдумывает. – Слушай…

– Вы водитель? – прерывает его рыжий фельдшер, дрожащий под дождем с телефоном в протянутой руке.

Но прежде чем ответить на звонок, Карл, точно брутальный герой боевика, отрывает нижнюю часть от своей мокрой футболки и сует мне:

– У тебя что-то на лице, мисси.

О боже!

Моя боевая раскраска.

И почему-то мой путь по искореженному автобусу с исполосованным красным лицом кажется совершенно уместным. Мим Принцесса-воин. Пережившая битву – и кровавая рана тому доказательство.

Когда Карл ухрамывает прочь, прижимая трубку к уху, я вытираю лицо его пропитанной дождем футболкой и гляжу на шкатулку Арлин. Она поразительно тяжелая, с такой старомодной замочной скважиной в виде круга на вершине треугольника. Содержимое не болтается внутри, не громыхает или типа того, но вроде сдвигается, когда я мотаю коробкой из стороны в сторону. На деревянном основании вырезано четыре буквы: АХАВ.

9. Метаморфозы завершены

1 сентября, поздно, угу

Дорогая Изабель.

МОЙ АВТОБУС

(после того как перевернулся на шоссе и вызвал всю эту хрень, от которой я никак не могу оправиться)

Ладно.

Художник из меня отстойный. Но это? Просто

случилось. Со мной.

Кхм.

МАТЬ ИХ ПЕРЕМАТЬ,

ГРЕБАНАЯ КАТАСТРОФНАЯ КАТАСТРОФА.

Прости.

Нужно было достать это из моей груди.

Дальше. Было бы очень просто погрязнуть в разочаровании, жалости, неуверенности и прочих чувствах к самой себе, но я сдержусь. Я просто собираюсь все записать.

Запишу, и мне полегчает.

Давай начнем с имени. Я его запишу, и для тебя оно будет пустым звуком, но, читая, знай – для меня оно что-то значило. Обладательница этого имени погибла в автобусе, и пусть я плохо ее знала, она была другом, и это тяжело. По крайней мере, для меня. Она пахла печеньем, носила смешную обувь и использовала слова вроде «манифик».

И звали ее…

Арлин.

…

…

…

Хорошо.

Со мной все хорошо.

Прямо сейчас еду в мотель – в фургоне с еще где-то дюжиной пассажиров. Наш автобус был полон, но остальные вроде как не заинтересованы в продолжении отношений с «Грейхаундом».

Отношения… Собственно, это они и есть.««Эй, детка, знаю, я чуть не раздавил тебя насмерть, но ведь всего разочек случайно. Клянусь, такого больше не повторится».

«Грейхаунды» те еще гады.

К сожалению, у меня особого выбора нет. Во всяком случае, одной аварии-в-которой-старушка-подружка-умирает-на-твоих-глазах мало, чтобы прервать мое путешествие в Кливленд.

Моя Цель – это цитадель, которая никогда не падет.

Продолжаем.

Моя боевая раскраска – Причина № 5.

Любимая мамина помада – единственное из косметики, что меня когда-либо интересовало.

Считай это «косметическим отклонением».

Мысль, что полное равнодушие к макияжу ненормально, посетила меня рано, классе эдак в третьем или четвертом. (Девушка всегда знает, когда о ней говорят за спиной, не так ли?) Но мне было плевать. Я плыла по течению. «Ненормальная во всем!» – стало моим девизом. До поры до времени.

В восьмом классе я вступила в команду по уличному хоккею «Черные Ястребы Ашленда». Лига была совсем недавним начинанием под руководством толпы подростков, в основном тупых качков, ищущих повод кого-нибудь поколотить. Но мне как единственной девушке (вечная история) попадало редко.

Нашего пятнадцатилетнего панка-капитана – и одновременно судью Лиги – звали Бубба Шапиро. Пока другие команды наказывали за игру высоко поднятой клюшкой, подсечки, задержку клюшкой и прочее неспортивное поведение, мы выходили сухими из воды. Бубба выглядел точно так, как ты себе, наверное, представила: здоровенный, мускулистый, даже с бородой, которая в его возрасте пользовалась огромным уважением. (Не от меня, но, знаешь же, тупые качки такое обожают.)

Однажды парень по имени Крис Йорк не явился на тренировку, и Бубба объявил:

– Так, ребята, Крис сегодня раскрылся в школе, так что дальше тужимся без него.

Я подняла руку и спросила, как раскрылся Крис.

Качки заржали.

Бубба уточнил, не идиотка ли я, а потом пояснил:

– Он сладенький, Мим. Заднеприводный. Чувак с Горбатой горы. Он гей.

Все снова рассмеялись, а я снова подняла руку:

– Прости, но… как это связано с хоккеем?

Бубба закатил глаза и сказал, что в спорте не любят геев.

Что ж, а я никогда не любила спорт. И в команду сунулась только потому, что папа сказал, мол, для заявки на поступление в колледж мне понадобятся всякие внеклассные занятия. (Мужчины Мэлоун – отъявленные ботаники.)