Москитолэнд - [13]
Но я Пикассо, а не Вермеер.
Вытаскиваю из кармана мамину помаду – мою боевую раскраску. Черный цилиндр с блестящим серебряным кольцом посредине. Я стараюсь не использовать ее на людях. Сколько потом не оттирай средством для снятия макияжа, на щеках все равно остается красноватый оттенок, точно искусственный румянец. Но несмотря ни на что, сейчас мне это необходимо.
Начинаю с левой щеки. Всегда. Привычка – королева, и все должно быть в точности как прежде, до миллиметра. Первый штрих – двусторонняя стрела, которая упирается в переносицу. Затем широкая горизонтальная линия на лбу. Третий штрих – стрела на правой щеке, отражающая левую. Следом толстая линия посередь лица от верхней части лба до самого подбородка. И наконец, точки внутри обеих стрелок.
– Даже Пикассо использовал чуток румян, – шепчу я.
А потом случается это…
8. Замена
«Скажи, что ты здесь видишь, Мэри».
Я пялюсь на собственное отражение в зеркале, для равновесия вцепившись в раковину. Я слепая и мокрая, и меня зовут Мэри, а не Мим, и я никогда не дралась, никогда не плавала на лодке, никогда не увольнялась с работы, никогда не была в Венеции, никогда, никогда, никогда…
Пол уходит из-под ног, и я падаю, заваливаюсь на бок, парю во внезапной невесомости, как в воде или открытом космосе. Издалека доносится – одно, два, тысячи воззваний к господу, животные крики, яростные, бурлящие жаждой выжить. Минута, час, вся жизнь – больше нет времени и нет Штук. У меня больше нет Штук. Есть только металл, вопящие голоса и смерть.
И вдруг моя дорожная симфония взвивается в крещендо и достигает своего грохочущего мощного Финала.
Автобус замирает.
Вкл. Выкл. Вкл. – выкл. – вкл. Желтушная лампа мигает с произвольным интервалом. Я лежу на боку и смотрю прямо в треснувшее зеркало. И как извращенная «соль» неудачной шутки – мое правое веко опущено.
Мгновение не шевелюсь. Циклоп среди тысячи обломков.
Вдох наполняет мои легкие, вены, конечности, точно вирус пробирается в каждый уголок тела. А затем набирает мощь и бросается прямо в голову.
«Есть контакт, еще поживем».
Слева от меня дверь болтается на петле. «СВОБОДНО». Щель небольшая, но я протискиваюсь через нее в основной отсек автобуса и, превозмогая боль, приподнимаюсь от пола и оглядываюсь.
«Грейхаунд» опрокинут.
Салон превратился в кипящее рагу из стекла, крови, канализационных нечистот и багажа – кинематографичная разруха. Как и в уборной, лампы здесь мигают с неравными интервалами. Некоторые люди двигаются, некоторые стонут, а некоторые не делают ничего… Местах в шести от меня истекающий кровью Карл делает искусственное дыхание и массаж сердца одному из японцев. Вижу, как Пончомен помогает подняться на ноги блондинке-амазонке прямо там, где я недавно сидела. Встаю и пялюсь вокруг черт-знает-как-долго, пока левую стену (бывшую крышу автобуса) не прорубает топор. Пожарные проползают через обломки, будто муравьи, вытягивают пострадавших за плечи, оказывают им первую помощь. Два фельдшера «скорой» – один прыщавый, с всклокоченными рыжими волосами – подходят к неподвижному телу женщины. Рыжий наклоняется, прижимается ухом к ее груди.
Затем смотрит на напарника и качает головой. Вместе они поднимают ее, и только тогда я вижу, кто это. Арлин.
Моя Арлин.
Меня зовут Мэри Ирис Мэлоун, и я опустошена, высушена изнутри нахрен. Осталось лишь невыносимое желание сбежать.
«Нужно убираться отсюда».
Спотыкаясь, шагаю вперед, наступаю на желтую черту.
Потом на следующую, и еще на одну. Я иду по шоссе. Не выбираясь из автобуса. Окна, некогда сверкавшие по бокам «Грейхаунда», исчезли, сменились мокрым асфальтом. Сиденья торчат из стены, ряд за рядом. Я обхожу людей, перешагиваю через них и не могу не гадать, кто здесь мертв, а кто просто без сознания… ведь есть разница – переступить через человека или через труп.
Плотина моего надгортанника трещит, а потом рушится, и меня выворачивает под ноги.
И тогда я вижу ее – Штуку всех Штук, невозможную, но неизбежную. Высунувшийся из-под обшарпанной книжки Филипа К. Дика уголок деревянной шкатулки Арлин. Будто капсула времени, она остается блаженно нетронутой масштабными разрушениями вокруг. Я хватаю шкатулку и плетусь дальше по автобусу, уже ни капли не похожему на автобус. Через зазубренную дыру в разрубленном металле выбираюсь наружу, переносясь с одной сказочной сцены на другую. Дождь в считаные секунды пропитывает толстовку, и поначалу я могу думать лишь о том, что не слышу сирен. Я прижимаю шкатулку Арлин к груди и медленно поворачиваюсь по кругу.
Сюрреалистичная панорама: пожарные и патрульные машины, неотложки и любопытные зеваки повсюду, невзирая на дождь, прямо посреди шоссе. А позади нас тысячи фар автомобилей, намертво застрявших в многокилометровой пробке. Блондинка-амазонка загружается в машину «скорой». Джабба Хатт лезет следом, и у него на это, наверное, сто тридцать килограммов веских причин.
Одна из фельдшеров обхватывает меня за плечи рукой:
– Идем помогу.
– Я в порядке, – говорю, отталкивая ее.
Она указывает на мое колено, где джинсы окрашены малиновым:
– Полагаю, раньше этого там не было?
Затем затаскивает меня в машину «скорой», прочь от проливного дождя, и лечит мою рану. После чего накидывает мне на плечи плед и без единого слова уносится обратно к промокшим обломкам. Пассажиры спешат покинуть автобус, кто-то плачет, кто-то истекает кровью, некоторые обнимаются, и я ловлю себя на мысли, что не случись всего этого, и через день или около того я спокойно сошла бы в Кливленде и, кроме Арлин, ни разу бы не вспомнила ни о ком из этих людей. Но теперь они действительно часть чего-то, часть моей жизни, вписанные в Историю обо Мне.
В мире свирепствует вирус, который переносят мухи. Гигантские рои насекомых сметают все на своем пути, пожирая людей и животных, а выживших заражая страшной болезнью. Инфраструктура разрушена, города превратились в руины. Немногие уцелевшие прячутся в лесной глуши. Среди них – ученый, который без конца рассказывает своей дочери Нико легенду о загадочной геологической аномалии, обнаруженной в Манчестере, в водах реки Мерримак. Когда жена ученого умирает от вируса и он сам серьезно болен, Нико вместе с верным псом Гарри отправляется в Манчестер.
Шестнадцатилетний Вик Бенуччи всегда в центре внимания. У него крайне редкое заболевание: синдром Мебиуса, при котором на лице полностью отсутствует мимика. Два года назад у мальчика умер отец, и Вик до сих пор не может пережить утрату. Когда ухажер матери делает ей предложение, Вик убегает из дому, прихватив с собой урну с прахом отца. В ней он находит написанное отцом письмо, полное таинственных посланий, которые Вик должен разгадать, чтобы исполнить его последнюю волю.
Ной Оукмен всегда хотел написать книгу. И у него было для этого все: талант, персонажи и толстая тетрадь. Единственное, чего ему не хватало, так это сюжета. Тяжело писать истории, когда с тобой происходят странные вещи, Ноя будто загипнотизировали… А что еще думать, когда ты вдруг начал видеть то, чего не замечал раньше? Он то ли сходит с ума, то ли взрослеет. И первое, и второе – не очень приятно. Но кажется, все это неплохой сюжет для книги.
«Автор объединил несколько произведений под одной обложкой, украсив ее замечательной собственной фотоработой, и дал название всей книге по самому значащему для него — „Соло для одного“. Соло — это что-то отдельно исполненное, а для одного — вероятно, для сына, которому посвящается, или для друга, многолетняя переписка с которым легла в основу задуманного? Может быть, замысел прост. Автор как бы просто взял и опубликовал с небольшими комментариями то, что давно лежало в тумбочке. Помните, у Окуджавы: „Дайте выплеснуть слова, что давно лежат в копилке…“ Но, раскрыв книгу, я понимаю, что Валерий Верхоглядов исполнил свое соло для каждого из многих других читателей, неравнодушных к таинству литературного творчества.
Этот роман о старости. Об оптимизме стариков и об их стремлении как можно дольше задержаться на земле. Содержит нецензурную брань.
Погода во всём мире сошла с ума. То ли потому, что учёные свой коллайдер не в ту сторону закрутили, то ли это злые происки инопланетян, а может, прав сосед Павел, и это просто конец света. А впрочем какая разница, когда у меня на всю историю двенадцать листов дневника и не так уж много шансов выжить.
Старость, в сущности, ничем не отличается от детства: все вокруг лучше тебя знают, что тебе можно и чего нельзя, и всё запрещают. Вот только в детстве кажется, что впереди один долгий и бесконечный праздник, а в старости ты отлично представляешь, что там впереди… и решаешь этот праздник устроить себе самостоятельно. О чем мечтают дети? О Диснейленде? Прекрасно! Едем в Диснейленд. Примерно так рассуждают супруги Джон и Элла. Позади прекрасная жизнь вдвоем длиной в шестьдесят лет. И вот им уже за восемьдесят, и все хорошее осталось в прошлом.
Впервые доктор Грин издал эту книгу сам. Она стала бестселлером без поддержки издателей, получила сотни восторженных отзывов и попала на первые места рейтингов Amazon. Филип Аллен Грин погружает читателя в невидимый эмоциональный ландшафт экстренной медицины. С пронзительной честностью и выразительностью он рассказывает о том, что открывается людям на хрупкой границе между жизнью и смертью, о тревожной памяти врачей, о страхах, о выгорании, о неистребимой надежде на чудо… Приготовьтесь стать глазами и руками доктора Грина в приемном покое маленькой больницы, затерянной в американской провинции.
Франсин Проуз (1947), одна из самых известных американских писательниц, автор более двух десятков книг — романов, сборников рассказов, книг для детей и юношества, эссе, биографий. В романе «Изменившийся человек» Франсин Проуз ищет ответа на один из самых насущных для нашего времени вопросов: что заставляет людей примыкать к неонацистским организациям и что может побудить их порвать с такими движениями. Герой романа Винсент Нолан в трудную минуту жизни примыкает к неонацистам, но, осознав, что их путь ведет в тупик, является в благотворительный фонд «Всемирная вахта братства» и с ходу заявляет, что его цель «Помочь спасать таких людей, как я, чтобы он не стали такими людьми, как я».