Мошенники - [34]

Был полный провал в памяти. Она ничего не знала, ничего не помнила. Ее уносило куда-то к ослепительно сияющему солнцу, не давая приблизиться к нему; сияние то было совсем рядом, то удалялось. Он не знал никаких запретов: каждой клеточкой своего тела она подчинялась его воле и вся принадлежала ему и только ему. Опьяненная, одурманенная, она уже не была собой, но и не стала кем-то другим. Она бездумно плыла по течению, подчиняясь до полного самоотречения, до самозабвения, отдаваясь одновременно любви, страсти и насилию, и не было в этом ни начала, ни конца. Эту ночь она запомнит и будет вспоминать с тоской и наслаждением, как, впрочем, и с чувством вины и стыда; как ночь, когда она отдала себя всю без остатка, без норм и границ совершенно чужому и незнакомому человеку, отдала с таким пылом, которого она никогда в себе не подозревала.

А в три часа ночи он сделал ей подарок. Он встал и пересек комнату (она была слишком усталой, чтобы следовать за ним хотя бы взглядом), а потом снова возник перед нею. Он раскрыл длинную объемистую коробку и вытащил из нее что-то тонкое и шелковистое, завернутое в папиросную бумагу.

— Надень.

Она подчинилась. Встав с постели, она натянула через голову коротенькую ночную рубашку черного цвета.

— А теперь — туфли, — приказал он.

Она снова подчинилась. Голова у нее шла кругом, и все равно ей хотелось как можно скорее снова оказаться в его руках. Коротенькая рубашка плотно облегала тело, едва доходя до бедер. Она почувствовала на себе его взгляд, сейчас он жадно смотрел на ее длинные ноги, изящные линии которых подчеркивали высоченные каблуки туфель.

— А теперь иди ко мне, — приказал он, и она с жадностью бросилась к нему.

Глава 11

Ну что ж, пятнадцатое число — это как раз середина месяца, а месяц, черт бы его побрал, складывался пока далеко не лучшим образом.

Если учесть все сложившиеся обстоятельства, даже не принимая во внимание мелкие каждодневные преступления, которые больше всего наводят тоску на персонал полицейского участка, апрель этот, несмотря на хорошую погоду, начинал походить на затянувшийся приступ мигрени. А уж если речь идет о головной боли, то больше всего голова болела у Мейера Мейера.

Так уж получилось, что Мейер стал официально заниматься расследованием “дела хохмача”. А то, что это выливалось в самое настоящее дело, уже ни у кого не вызывало сомнений. То, что началось с Дэйвида Раскина — серия телефонных звонков с угрозами и разных глупых проделок — стало принимать масштабы настоящей эпидемии. Сначала понемногу, но потом лавинообразно на участок обрушилась масса аналогичных жалоб, а вскоре уже был составлен длиннющий список владельцев магазинов или ресторанов, которые как один жаловались на звонки с угрозами, а также на то, что вокруг них творится просто какая-то чертовщина, очень похожая на травлю. Список этот дошел до двадцати двух адресов. Многие и в самом деле были по-настоящему перепуганы, другие просто раздражены тем, что все эти проделки мешают им спокойно работать. Мейер, принимая телефонные звонки, все больше склонялся к мысли, что все это — дело рук одного человека или нескольких сообщников, которые и должны нести ответственность за все эти “хохмы”. Во всяком случае, во всех этих проделках чувствовалась одна рука.

Но при этом он никак не мог понять, почему, черт возьми, они все время называют именно эту дату — тридцатое апреля?

Не мог он ответить и на вопрос о том, почему были выбраны именно эти магазины или рестораны. Галантерейный магазин, китайский ресторан, магазин галстуков, кожгалантерея, кондитерская — что их объединяло и почему кого-то так не устраивало их размещение?

Нет, у Мейера просто голова шла кругом от всего этого. Да и у Стива Кареллы расследование убийства в Гровер-парке продвигалось ничуть не лучше. С чего бы это, гадал он, могло кому-то понадобиться убивать старого Джона Смита? И совсем непонятно, зачем он скрывал свое настоящее имя? А если даже и были на это причины, то почему он выбрал такой заурядный псевдоним? Надо же придумать такое — Джон Смит! Господи! Сколько людей ежедневно регистрируются в отелях под этим именем? А кто, кстати, этот глухой? И с чего это вдруг двадцатидвухлетняя Лотта Констэнтайн решила осчастливить своим вниманием и деньгами шестидесятишестилетнего Джона Смита? (Этот явный псевдоним резал слух). И опять-таки — глухой. Кто он? Карелла досадливо поморщился при мысли о том, какую злую шутку сыграла с ним судьба. Дело в том, что единственным человеком, который в этой жизни значил для него все, была его собственная жена Тедди, от рождения глухонемая. И сейчас его противником оказывается некто, о котором известно лишь одно: он глухой. Эта циничная ирония судьбы была Карелле неприятна. Ситуация озадачивала его. Более того, она просто приводила его в замешательство.

Когда дела вообще идут паршиво, то невольно начинаешь думать: а почему бы людям, которые создают для тебя все эти хлопоты, не передохнуть немножко, правда ведь? Поэтому, когда два умных и упорных детектива, лишив себя сна и покоя, грызут в одиночестве каждый свой твердый орешек, когда эти два неутомимых защитника слабых и униженных, эти два хитроумных следователя, два ярких приверженца закона и правопорядка, да и просто хорошие парни, напрягают все свои силы для распутывания двух каких-то жалких дел, разве не было бы справедливым и честным — оставить их в покое и дать хоть немного отдохнуть? Скажите, друзья мои, разве это не справедливо? Скажите вы, поклонники полицейских всего мира, неужто это не было бы единственно разумным, приятным и честным выходом?