Моряна - [55]

Первым подошел Сенька; искоса взглянув на Ильиничну и не зная, с чего начать разговор, он неторопливо взял из дедова куласа живую рыбину.

Жирная, с темнофиолетовым отливом, вобла жадно ловила воздух, то и дело открывая влажные красные жабры.

— Хороша воблуха, дедуша, — пробуя на руке вес рыбы, сказал Сенька и снова искоса посмотрел на Ильиничну.

В переполненном куласе шевелилось скользкое вобельное месиво. Сотни рыбин, стараясь выползти друг из-под друга, рвали хвостами воздух, распахивали жабры, таращили серо-голубые глаза, а некоторые, вскидываясь, вымахивали за борт и, недвижно пролежав на воде брюхом вверх секунду-другую, вдруг расправляли плавники и, перевернувшись, мигом скрывались подо льдом.

В руках Сеньки рыбина пружинисто изгибалась, хлестала его махалкой по локтю.

— Воблуха редкостная! — сказал он.

Дед еще раз отер шапкой запотевшее лицо, нахлобучил ее на голый череп и, взяв шест, недовольно сказал, будто видел, что парень держал в руке его добычу:

— Ложи в кулас! — и только тогда оттолкнулся от берега, когда ловец бросил воблу обратно в лодку.

Посудина шумно зашуршала днищем о крошево льда.

Из куласа деда то и дело сигали в проток рыбины, а вот одна стрельнула даже на лед; подпрыгнув несколько раз, она успокоилась и, изогнувшись, застыла.

— Спасибочко, дедушка Ваня!

Ильинична, одернув юбку, нагнулась было за узелком, но ее предупредил Костя Бушлак, — он поднял узелок и подал рыбачке.

— Что слышно, маманя?

Она пристально посмотрела на бурое, заштормованное лицо Кости и тихо, нараспев ответила:

— Была и в городе, была и в районе, сынок... — Ильинична не спеша тыкала то в одну, то в другую сторону жиденьким ивовым посошком. — Дали по чужим берегам клич, чтобы смотрели на относные льдины. А клич-то по этому самому радио пустили, по своей — городской, стало быть, волне. Вот и все, сынок...

Помолчав, рыбачка скорбно добавила:

— А так ничего и не слышно о Васятке.

Собираясь уходигь, она вдруг заговорила быстрее, взволнованно:

— Сказывают, будто под Долгими островами тюленщики сняли четверых относных ловцов. И в городе и в районе про то слышно... — Ильинична подумала, потом тихо сказала: —А про Васятку не чуют, не ведают.

У рыбачки стремительно хлынули слезы. Костя нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

— Не надо, маманя, — попытался успокоить он Ильиничну. — Рыбачке горевать — только море гневить.

Смахивая полушалком слезы, Ильинична согласно закивала головой:

— Правда, сынок. И то правда... Знамо дело, кто в море не бывал, тот и горя не видал.

Одни ловцы молча отходили в сторону, другие, крякнув, переводили затуманенные взгляды на переполненный рыбой дедушкин кулас, что под солнцем ослепительно блестел серебряною чешуей.

Древний дед, как по изведанным тропкам, гнал кулас по проглеям на рыбоприемный пункт, — лодка шла в самый раз по черным межльдиньям. Уж не в самом ли деле дедушка Ваня видел все, как говаривали ловцы, внутренним оком, душою?..

К берегу приближалась бударка, что все время натыкалась на льды; человек с багром в руках продолжал бестолково метаться по посудине.

— Эка дурень! — не вытерпел Макар-Контрик, пристально следивший за неведомым человеком.

Когда бударка вошла в узенькую проглею, извилистой дорожкой бегущую к берегу, и крепко ударилась бортом о края льда, Макар даже подпрыгнул и, сложив ладони рупором, что есть силы крикнул:

— С кормы надо пихаться! С кормы!.. Слышь?!. С кормы, говорю!.. Посуду срежешь, дурья твоя голова! С кормы пихайся!

Ловцы, с любопытством наблюдавшие за незнакомцем, двинулись по берегу дальше, оставив Ильиничну с Костей и Сенькой.

Впереди всех шел Макар; опасаясь, как бы не срезал человек посудину во льдах, он без умолку повторял:

— С кормы пихайся! С кормы!

Ловцы, неторопливо, вразвалку шагая, громко переговаривались:

— Что за гость?

— Откуда такой фертик?

— Не нашинский, видать.

— Городской!..

— А багор-то держит, будто трость!..

Посмотрев в сторону ловцов, Ильинична двинулась домой.

— Маманя, — остановил ее Костя Бушлак. — А может, среди этих-то четверых, что тюленщики под Долгими сняли, и Василий как раз? Слух тут такой есть.

Горько улыбаясь, рыбачка остановилась и попрежнему запричитала:

— А может, а может... И бабка Анюта тогда гадала: чудо выходило... Район-то вот запрос сделал, а ответа все нету и нету.

Она жалостно посмотрела на молодого и крепко сложенного Костю, точно хотела ему сказать: «Вот и сам ты собираешься в море, а кто знает, вернешься ли?..»

Будто чуя думу рыбачки, Костя шумно вздохнул, отвел глаза в сторону и негромко сказал:

— Скоро, маманя, дойкинские посуды уйдут под Долгие. Глядишь, и разузнают про Ваську. А там и мы выбежим в море. Тоже узнаем что-нибудь.

— Спасибочко, сынок, за доброе слово... — Ильинична благодарно кивнула головой и снова двинулась в поселок; она тяжело опиралась на ивовый посошок, который чуть ли не наполовину уходил в зернистые пески.

На пригорке, увязая в песках, стояли исчерна-серые, захлестанные штормами ловецкие дома; крыши их были в густой зеленой плесени от бесчисленных морян и частых сырых туманов.

Ильинична остановилась и, помахав узелком, позвала Бушлака: