Мортал комбат и другие 90-е - [25]

В перерыве к очереди в туалет подошла Гуля и с таинственным видом сунула нам в руки что-то мокрое и скользкое. Я с удивлением поняла, что мне достался соленый огурец.

– Кидайте по моей команде, – подмигнув, сказала Гуля и исчезла прежде, чем мы опомнились и спросили, в чем, собственно, дело.

– Ты знаешь, что это? – спросила Маша у Лены, рассматривая свой соленый помидор, который уже лопнул и начал подтекать.

– Нет. Честно, не знаю, – ответила Лена, тоже рассматривая свой помидор.

Прозвенел звонок, мы вернулись в зал. Началось все то же неразборчивое грохотание. Мы уже подумывали уйти, но увидели, как нам машет Гуля. Она размахнулась – и я, как в замедленной съемке, увидела, что прямо в Вована летит помидор. Он смачно разбился о микрофон, и из толпы в «Разлагающийся труп» полетели смятые упаковки, яблоки, какой-то мусор. Музыка стихла, музыканты отступали назад, и только ошалелый барабанщик, ничего не замечая, продолжал выбивать нестройный ритм. Но когда о тарелку разбилось, обдав его брызгами, сырое яйцо, он тоже отступил в глубину сцены, прикрываясь табуреткой.

– Панка может обидеть каждый, – сквозь смех выкрикнул в микрофон Вован Намбар-ван.

Толпа веселилась. Маша и Лена кинули на сцену свои помидоры и шарили в сумках в поисках других снарядов. Я посмотрела на подтекающий соленый огурец и размахнулась.

Затейливый проигрыш заканчивается. С нашего края чувствуется, как сопрано набирают в грудь воздуха. По глазам зрителей видно, что они готовы к финальному удару.

– И дремлют пташки нежные под эти вихри снежные у мерзлого окна, – нежно выводят сопрано. – И снится им прекрасная, в улыбках солнца ясная красавица весна. – Они тянут последнюю ноту, пока на лицах зрителей не появляются блаженные улыбки. Они верят, что наступит весна, верят в солнце, любовь и спасение.

Аккомпаниаторы выводят трель. Некоторые зрители вскакивают со своих мест и начинают аплодировать. Раздаются редкие «Браво!». Но они поторопились, у нас припасен козырь в рукаве.

Эльвира Фаруковна обозначает руками готовность и делает энергичный жест в сторону вторых альтов.

– А-а-а, – тянем мы соль малой октавы.

В сторону первых альтов.

– А-а-а, – тянут они ноту повыше.

В сторону сопрано.

– А-а-а, – подключают они высокий регистр.

Зал наполнен последней, торжествующей нотой весны, мечты и жизни. Наши голоса потрясают воздух, стены, потолок, кажется, вот-вот он разорвется и мы соприкоснемся с небом и космосом. Все зрители соскочили со своих мест, они кричат «Браво!», плачут и рукоплещут. Наша богиня и повелительница, Эльвира Фаруковна, подняв подбородок, поворачивается к зрителям, вызвав новый взрыв аплодисментов и восхищенных криков. Из зала несут букеты. Хоровичка благосклонно принимает подношение. Мы храним строгие лица – в точности с ее приказом.

Аплодисменты не утихают, и на сцену выходит ведущая.

– Вы слушали хор Кокчетавской детской музыкальной школы. Георгий Свиридов, «Поет зима, аукает» – на стихи великого русского поэта Сергея Есенина.

И снова овации.

– На этом наш концерт заканчивается. Дирекция Дома культуры благодарит вас за посещение. Будем рады видеть вас снова! – Намек сложно игнорировать, поэтому аплодисменты постепенно стихают и зрители движутся к выходам.

Эльвира Фаруковна обращается к нам с обычной лукавой улыбкой и дает знак расходиться. Мы поворачиваемся, чтобы уйти, ровно посерединке: правая часть – направо за кулисы, левая – налево. Но тут происходит страшное. Неустойчивые скамейки, не рассчитанные на девчачий хор – эти фа малой октавы, и овации, и прически волосок к волоску, – опасно наклоняются, и все наши старания, строгие лица и тщательно выглаженные плиссированные юбки – все это складывается как карточный домик. Девочки сыпятся на пол, падают друг на дружку вверх ногами в одинаковых туфлях. Раздается грохот и визг. Я тоже визжу и пытаюсь выбраться из-под скамейки, которая прижала мне юбку.

Со всех сторон подбегают люди – разбирать эту большую кучу. Через минуту становится ясно, что все остались живы, и ведущая бежит за зеленкой. Зрители, минуту назад восхищавшиеся нами, теперь хохочут. Наше строгое выражение сменяется досадой. Вместо чаепития в гримерке мы одеваемся и расходимся по домам.

* * *

Хоть и терпеть не могу всякие бытовые суеверия, я по сей день верю, что грандиозное падение было кармическим наказанием за происшествие в клубе. Я никогда не спрашивала, чем это было на самом деле – актом ненависти к панкам, импровизацией или запланированным пиар-ходом группы и ее друзей.

Из меня не вышло ни певицы, ни пианистки, хоть родители этого очень хотели. Получив диплом музыкальной школы, ни разу не открыла крышку пианино. Зато когда интернет сплел свою сеть, я подробно изучила все современные направления музыки, переслушала миллионы треков и групп. В моем плей-листе вместо кантат Баха поселился рок-н-ролл. Недавно моя двухлетняя дочь, проходя мимо плазмы в гостиной, уверенно сказала, увидев на экране мужеподобную разлохмаченную женщину:

– Патти Фмит. – И ушла по своим делам.

Я улыбнулась и подумала, что панк-рок жив. Еще как жив.

– Панк-рок – это так себе.