Морской наёмник - [25]
Интересно, насколь округлятся глаза юнги, если Михель зачнёт счас сыпать подобными словечками, да ещё вворачивая с умным видом: «Dura lex, sed lex[45]»? Или: «Edent pauperes»[46]... После этого точно не оправдаешься! Уж коли взялся мягко стелить, так не уставай, взбивай перинку.
— Я успел выстрелить, когда зверь уже сделал своё подлое дело и спексиндер был мёртв. — И совсем уж проникновенно: — Что делать-то будем, Томас? Посоветуй! — А про себя: «Видел бы кто, как я прошу совета у этого молокососа, — животики надорвали б. Но парень, кажись, успокаивается. Теперь крепко вбить ему в голову мои слова — чтобы и на Страшном суде всем повторял исключительно представленную мной "версию" событий. Вот, опять блеснул мудрёным словечком. Хотя бы перед собой».
Но Томас отнюдь не сразу проникся ответственностью как за свою, так и за Михелеву шкуру.
— Мы?! Ты! Ты-то что будешь делать, когда явятся сюда Адриан, и Йост, и прочие, и прямо спросят: что ты, изверг, сотворил с нашим Томасом? Готов ты к ответу, ландскнехт?
— Томас, Томас, — укоризненно, даже как-то отечески покачал головой Михель, — освободись от злобы своей. Открой глаза свои. Разве ж это я валяюсь там грязной меховой глыбой? Разве ж мои это зубы и когти исполосовали беднягу Томаса? Враг наш, вылепленный из мрака полярной ночи, не мне чета. Он всем нам враг, и если бы я владел мушкетом немного поплоше — лежать бы нам рядышком. А потом, — Михель резко развернулся, впервые оказавшись лицом к юнге, и ткнул в него пальцем, ровно кинжалом пригвоздил, — зверь отправился бы и по твою душу.
Последний аргумент ошарашил юнгу, совсем уже другими глазами посмотревшего на медведя — сейчас не более опасного, чем глыбы торосов по соседству.
«Эге, брешь пробита! — возрадовался Михель. — Теперь расширить пролом и на штурм!»
— Представь, как бы он пятидюймовыми когтями, да по твоему смазливому личику! — такого зловещего голоса Михель за самим собой давненько не замечал. Словно вселился в него кто-то мерзкий, маленький, зловещий. И у этого типчика — некоего подобия гнома из тех полузабытых историй, коими пугают друг дружку рудокопы, — вдобавок прорезался голос.
Бедняга Томас так и отшатнулся.
— С такими отметками вряд ли хоть одна девка, от моря до моря, по доброй воле захочет пощекотать тебя своими мягкими губками. А ведь это только начало. Если он сразу не отгрызёт твою голову, а захочет поразвлечься, тогда он... — Михель оборвал себя на полуслове, потому как понял, что юнга сейчас грохнется в обморок и слова его пропадут втуне. — «Ну надо ж. Ещё один не выносит рассказов о крови. Вот ведь молодёжь пошла. Воспитывай их Война, ни воспитывай...» Наладив пинка гному внутри, — не изгнав совсем, но по крайней мере заставив надолго заткнуться, — Михель как мог возвысил голос: — Поэтому я Спаситель твой, друг ты мой Томас! Именно Спаситель!
И сразу же пожалел о сказанном. Похоже, нужно было продолжать пугать. И ещё что-то там долго говорил Михель, нанизывая слова-бусинки, а юнга резким выпадом слов-клинков рвал их опять и опять, осыпая Михелевы перлы грудой ледышек. Михель выступал искусным фехтовальщиком, стремящимся хитросплетённой вязью отступов, прискоков и выпадов достать-таки шпажкой сердце противника, а юнга — великаном с двуручным мечом, грозно-неуклюже очертившим непробиваемый круг безопасности, за который — ни-ни.
Препираясь до хрипоты, умоляя и грозясь, Михель, споткнувшись на очередном мудрёном обороте, вдруг осознал, что через пару предложений замёрзнет насмерть. Да ведь и юнга-то стучит зубами совсем не из страха к нему, а тоже потому, что ужасно мёрзнет.
«И для чего тогда все мои речи, ежели околеем здесь и китобои обнаружат завтра три наших хладных трупа, не считая заколевшей туши? Резко меняем курс, а то совсем заболтался я, право».
Томас тоже начал выдыхаться, потому как внезапно спросил:
— Может, он ещё дышит?
«Об этом, мил паренёк, ты должен был поинтересоваться перво-наперво», — тайно позлорадствовал Михель, а вслух добавил:
— Где там... — И обречённо махнул рукой. — В общем, ты как хочешь, а я пошёл топливо для костра добывать. А то без доброго огня не будет ни обвиняемого, ни обвинителя.
Юнга открыл было рот, но задумался над тем, что сказать. Михель не стал его утруждать:
— Послушай, мальчик, ты ведь замёрз как собака. — Он подождал немного подтверждающего кивка, но юнга явно застыл настолько, что уже не был способен даже на это. — Вижу-вижу, что зуб на зуб не попадает. Поэтому давай отложим наши разногласия хотя бы до того момента, как весёлый огонь вернёт кровь в наши конечности. Да ты кивни, просто кивни, если согласен, но не можешь сказать.
