Морской наёмник - [26]

Зелёные глаза Михеля вонзились в Томаса, словно пытаясь добыть в закоулках души и выволочь на свет божий заветное «да». Что будет, если там обнаружится только «нет», Михель не представлял. Хоть убивай тогда его сразу. Если, конечно, порох на полке не смёрзся в один невозгораемый комок.

Голова Томаса, ровно у игрушечного болванчика (попалась как-то подобная безделица среди прочей добычи и крепко запомнилась), пошла вниз, но столь незаметно и неуверенно, что Михелю даже показалось — дёрнется сейчас вправо-влево. Однако подбородок Тома меж тем коснулся груди, и пока Михель осмыслял-переваривал свою победу, вернулся в исходное положение и даже задрался так, что стал отчётливо виден мосластый кадык и нежный пушок, окаймлявший шею юнги. «Знатную бородёнку может отпустить к старости, если доживёт, конечно, — отвлечённо подумал Михель, попутно поймав себя на слове "конечно". — Конечно же, он должен был ответить утвердительно, а не отрицательно. Хочет же он жить, в конце концов! А откуда знает, что я собирался прибить его не сходя с места? Чувствует. Как чувствует, что именно я приложил руку к безвременной кончине спексиндера. А вот доказать не может».

— Давай для начала займёмся спексиндером! — «Бодрей, Михель, бодрей, уверенней! Только не пересласти». — Негоже оставлять его в компании пусть даже мёртвого, но всё же зверя, к тому ж его погубителя. Отнесём к сожжённой фактории. Хоть и руины, но всё ж жильё раньше было. Да и от ветра укрыться можно. — «Теперь надо парнишке приманку бросить». — Бедный Томас, прости, не смог тебя сберечь! Кстати, у него ж там фляжка где-то должна остаться, — хлопнул себя по лбу Михель. — Сейчас погреемся, да по первой и помянем. — И добавил назидательно, чтобы юнга, не дай бог, не заподозрил его в мародёрстве: — Живым — жить! — «Глотнёшь, согреешься и перестанешь на меня по-волчьи коситься».

Михель мечтал ублажить юнгу даже больше, чем самому — выпить.

— Бедный, бедный Томас, и как же я так сплоховал? — Он натужился выкатить одинокую слезинку, но тщетно: слёзы, видимо, замёрзли ещё внутри. «Чёртов медведь! И как только я доверился ему?!» — заорал Михель, но мысленно.

Шустрая сверх меры зверушка успела пролить не только изрядное количество кровушки: вместе с сосудом скверны по имени «Томас-спексиндер» разодрала и ни в чём перед Михелем не провинившуюся, и даже крайне потребную ему сейчас, баклагу. Лучший медвежий напиток смешался с лучшим человеческим, но получившийся коктейль стал непригодным ни для тех, ни для других. К тому ж и винные пары воспарили вместе с душой спексиндера, так что бедняга Томас и на небеса умудрился отправиться «под мухой».

— Что ж, тащим на сухую, — мрачно констатировал Михель, зачем-то забрасывая то, что когда-то называлось фляжкой, как можно дальше. — Зато у нас по баклажке в припасах лежит. В мешках, там, на фактории. Хотя, конечно, не столь объёмистые, как эта. Надеюсь, их другой медведь не навестит в наше отсутствие.

— Там песцы, — юнга явно подрастерялся, соображая, как лучше подступиться к туше.

— Кто, кто? — насторожился Михель, услышав незнакомое слово.

— А... увидишь, в общем, — раздумал объяснять юнга. — Вообще-то они непьющие.

— Тогда ладно. Ну, взяли!..

VII

— Уф, взопрел даже, ворочая этого дьявола. И без всякого костерка или винца. — Юнга и впрямь смахнул пот со лба, а мокрой рукой провёл по туше. Поначалу не много опасался мёртвого зверя, теперь освоился. — Роскошный мех, за такую шкуру, особенно если с головой, на юге отвалят уйму деньжищ. — Он вопросительно посмотрел на Михеля.

Михель пожелал на всякий случай, чтобы Йозеф возник вдруг из небытия на пару часиков, но чего не бывает, того и не случилось.

— Я не живодёр. Тут мастер требуется, да и время поджимает.

— Это ты-то не живодёр? — Томас горячо и безрассудно ухватился только за первую половину фразы.

«Не трус паренёк, не трус, хотя и горяч без меры. Вот бы кого вместо Яна-хлюпика в одну со мной запряжку. И умён ведь. Грудью прёт на неприятности, потому как чувствует свою незаменимость. Знает, что вредить ему сейчас — распоследнее для меня дело. Так и подзуживает, задевает — ждёт, что не сдержусь, наору и вывалю сгоряча, как дело было. А может, мудрю чересчур, и это просто в нём глупая мальчишеская бравада пенится через край, покоя не даёт?»

В бою и в походе то же: если кого и надо особо опасаться — так это подобную вот зелёную поросль. Жизни ещё ни черта не видели, потому и не ценят её совсем. Такое могут отчебучить по неведению, что не знаешь порой, за какой бок хвататься. В бою сколь раз бывало, когда полк свежих рекрутов сшибал с позиций регимент ветеранов. А всё почему? Потому что, думая жить вечно, прут напролом, не обращая внимания ни на убийственную картечь, ни на частокол пик, ни даже на топкую низину, в которую порядочный ландскнехт вряд ли полезет без особого приказа и нужды. Обувку в бою переменить и ног обсушить негде — разве что в пушечное жерло сунуть. Убьют, не убьют — чёртова бабушка не угадает, а вот то, что лихоманка разыщет тебя по мокрым следам и схватит за шкирку — это куда как вероятней. Вот и сейчас, совсем не думая о последствиях, разгорячённый юноша жадно хватает горстями и глотает чистый снег. И старость ему нипочём, и заболеть может кто угодно, только не он, бравый юнга...