Морское братство - [59]

Ноги скользят в воде. Хрустят осколки стекла. По палубе катаются огнетушители, куски пробки, патроны регенерации. У электриков не хватало рук для борьбы с повреждениями. Здесь был дважды выбит автомат электромагистрали, а сейчас едва держится панель станции, и Маркелов уперся в рубильник спиной, чтобы панель не рухнула.

Несколько часов назад Маркелов струсил при ударе о банку. И стыд за свой панический выкрик теперь, в часы настоящей опасности, — для него мучительнее всего. Маркелов не мог укрепить панель и обрадовался приходу Ковалева, свидетеля давешней его позорной паники… Маркелов счастлив, что есть с кем спасти станцию.

Войдя под струи, вырывавшиеся из щелей, Ковалев понял, что мечты об отдыхе преждевременны. Он ловко перенял зажимы крышки из ослабевших рук старшины.

— Спасибо, вовремя ты…

Помахав окоченевшими руками, старшина быстро нашел стальной конец и подтянул крышку. Но все-таки Ковалев успел вымокнуть. В мокрых тяжелых робах они вместе вставили держатели щетки, вылетевшие из трюмной помпы, и запустили ее на осушение. Потом Ковалев помогал укрепить панель и что-то делал еще. А когда можно было считать, что все пришло в порядок, он присел на корточки у главного мотора и заснул.

Весьма и весьма тяжелым был этот сон.

Опять все в лодке грохотало, прыгало, скрежетало, будто корпус резали металлические пилы. Иван больно стукнулся головой о тумбу электромотора. Однако он продолжал спать. Он понимал — и звуки, и боль не настоящие. Они снятся, потому что уже раньше были и грохот и боль. Он сделал усилие, чтобы освободиться от дурного сна, и ему удалось, хотя и не сразу, избавиться от тряски и грохота.

Но какие-то несвязные картины ползли и прыгали перед ним, как рваные кадры киноленты при слабом напряжении света. Потом в фокусе оказалось зимнее поле. Он с товарищами идет по снежной дороге с минощупами. Неосторожный сосед подрывается на мине, а в его голову впивается острый осколок. «Так это было в первый год войны, — успокоил он себя. — Хочу совсем другого сна, без войны хочу». И не удивился, что может вызвать сон по своему желанию: вот он очутился на давно покинутой родине…

Товарищи, свободные от авральной аварийной работы, проходили к койке и пытливо всматривались в лицо метавшегося Ковалева.

— Ну что?

— А я доктор?! — бурчал лекпом, меняя окровавленные бинты.

Но вот хмурое воспаленное лицо раненого с лихорадочно блестевшими, никого не узнававшими глазами приняло безмятежно-довольное выражение, и здоровый сон крепко смежил веки. Тогда на очередной вопрос лекпом ответил мягко и гордо:

— Проснется, будет здоров. Подержи-ка шприц, всажу ему еще разок для успокоения.

А Ковалев в это время был далеко, в высокой траве, и щурил глаза на пестрые ситцы кустов душистого горошка. Ветер принес свежий запах яблонь и Табаков, любимый запах Маши. Где-то она пела и кликала: «Ваня, Ваню-юш!» Сейчас он встанет и расскажет сестренке о диком видении разморенного жарой мозга. Будто нагрянули на родину фашистские полчища, и танки растоптали сад, и снаряды сожгли дом, а самих хозяек, маму и Машеньку, уволокли на муки.

— Маша, Машенька, — прошептал Ковалев и открыл глаза. Вместо голубого неба над ним был подволок с трубами магистралей, странно скошенный, будто лодка взбиралась на гору. «Это опять что-то снится. Или я болен?» Он поднял руку и провел по лбу. Голова звенела. В затылке, стянутом повязкой, толчками пульсировала кровь.

— Очнулся, Ковалев? Порядок. Сейчас порошочек примешь, чтобы температура спала.

— Что случилось? — спросил Иван, припоминая, как сел на корточки у электромотора.

— Треснулся шибко. Крови потерял порядком.

— Отчего? — Он огляделся и прислушался. Глазом и ухом бывалого подводника попытался определить, что происходит с лодкой. — Почему дифферент? И не двигаемся… На грунте?

Фельдшер кашлянул и засопел:

— Тут, брат, долго рассказывать.

— Долго?

Ковалев вдруг понял, что прошло много часов. Он услышал слабое жужжание машинки регенерации и увидел на всех койках молчаливо лежащих товарищей…

* * *

Форштевень лодки таранным ударом порвал несколько колец противолодочной сети, но многочисленные ячейки кольчужной преграды сопротивлялись прорыву, сильно и тесно уплотняясь вокруг корпуса корабля; с металлическим царапающим звуком они сжимались на обшивке.

Зажатая стальной упругой паутиной, подводная лодка не могла высвободиться. Напрасно взбивали воду винты. Напрасно устраивали общие перебежки на корму, чтобы толчком создать перевес и вырваться. Металлический скрежет усиливался, лодка немного провисала, однако оставалась в тенетах.

Офицерам и матросам еще некогда было размышлять об обстановке и делать выводы: они укрепляли сброшенные приборы, исправляли механизмы, оказывали первую помощь раненым.

Очередная перебежка людей в корму была сделана после ликвидации пожара в четвертом отсеке, вызванного замыканием проводов. Обожженные люди возвратились в нос, медленно, с трудом дыша. Воздух в лодке стал тяжелым. Кровь билась в висках с неровным стуком. В ушах застревал назойливый шорох. Для жизни оставалось слишком мало кислорода и слишком много было углекислоты.